Евгений Руднев - Якутское танго. (Повесть)

Бывали ли вы в якутской тайге? Если нет, тогда вы много потеряли. Здешняя тайга очень своеобразная; изменяется она от места к месту, от севера к югу, от запада к востоку. Ни с каким другим уголком Сибири эти места не спутаешь. Розовые стволы вековых сосен и курсирующие плавучие драги на реках, Вилюйская ГЭС в диабазовых скалах и северные «небоскребы» (шестнадцать этажей, не больше!) городов Мирного и Якутска на так называемых холодных сваях, в которые вмонтированы специальные термосифоны для искусственного охлаждения грунтов летом, пассажирские «Боинги» в небе и супермощные сорокатонные БелАЗы в карьерах, БАМ, – все это не должно ввести вас ни в идиллическое состояние, ни в заблуждение. Здесь гораздо больше мест, где нога человека и по сей день не ступала. У каждого из них свой колорит, свой ершистый облик. Нет тут лысых сопок Чукотки, увенчанных базальтовыми кекурами, коварной трясины гнилых болот Западной Сибири (под болотами здесь – броня вечной мерзлоты), пирамидальных диковинных чозений и душистых тополей Уссурийской тайги, высоких – в два человеческих роста – плетений шеломайника и медвежьего корня Камчатки. Тут почти всегда все свое, извечное.

Вот стоит одинокий кедр у палаток. Он еще очень молод, этот кедр-чужак, невысок. Неправда, что на протяжении года он одинаково пригож и зелен. По весне кедр этот и впрямь малахитово-нарядный под щедрым солнцем, по-молодецкому статен; летом – хвоя на нем густая, баская, вся в молодых липких шишках; осенью – хвоя чуть реже, с едва заметной прожелтью, с орехами в потяжелевших шишках; зимой – в пушистых шапках кухты, с серебристым отливом, она почти не отличается по цвету от заиндевелых палаток, где в это время никто не живет.

Лучшая пора для кедра – все-таки лето. Гордо стоит он тогда у палаток, словно ярко-зеленый красавец-сторож. Играют молодые соки, есть азарт и есть неизбывное желание дотянуться до Солнца. Есть, наконец, мечта, а ярко-зеленая верхушка – как победоносный флаг над окружающими деревьями. По особому привлекателен кедр в это время, заметен.

Но жизнь – она разная, с частой сменой цвета, объема, скорости.

Сейчас кедру – тяжко, смутно. Коротышы-корни, легко прошив тонкое покрывало из палой хвои, мхов и почвы, дошли до вечной мерзлоты, скользя по шероховатому льдистому конгломерату, но так и не дотянулись еще до живительной чудо-воды сибирских таликов. Очень мало влаги! Худо! Совсем невмочь. Нет еще твердости в стволе, нет силы в корнях… Птицы клюют кедровые орешки; запасают орешки на зиму белка и бурундук. А когда закосматит пурга, белка вольготно загнездует в дупле старой пихты, а предприимчивый бурундук будет жировать в уютной норе под деревом. Ну а молодому кедру прятаться некуда. Стоит на одном и том же месте. Стоит один-одинёшенек среди привычных для этой полосы лиственниц, пихт, елей и низкорослых или стелющихся березок. Полоснет с запада, с далеких Уральских гор, ледяной ураганный ветер Кев-вот-пыг, как называют его ханты, – гнется тонкий, в сгустках желто-красной живицы ствол, дыбится зеленая папаха дерева, летят на мшистую промерзшую землю иголки с прожелтью, шишки, сухие сучья. Уныло шумит молодой кедр, стонет с надрывом, жалостливо поскрипывает всеми своими тонкими позвонками. Вот-вот сломается…

Николай совсем приуныл. Квелый, согбенный. Затурканный. Фиолетовые полукружья под воспаленными белками слезящихся глаз, частая зевота. Он знал себя: зевота от передряг. Оно и понятно, новая рабочая неделя не принесла радости, скорее наоборот. Старый, из грубо сколоченного листвяка охотничий домик, коий в этих местах упорно называли «заимкой» и куда перенесли месяц назад по настоянию начальника геологического объединения Лагоды «КПП» – командный пункт поисков – ситуацию не прояснил, естественно, и не улучшил. Все осталось по-прежнему. А примета, на кою уповал Лагода: охотничий дух заимки, мол, поможет геологам, – если и не полный вздор, то что-то близкое. Как и место их теперешнего пристанища – домик стоял на вершине очень крутой гряды, за кудрявым окоемом ерника. А вокруг куда ни кинь – ощетинившиеся таежные дебри. Шурфов там замантулили – не счесть. А толку?

«Что же дальше?» – гудело набатом в голове. Крутая неуемная муторь давила душу. Пощипывая мочалистую бородку, Николай стоял возле окошка заимки и рассеянно смотрел вдаль – на выгоревшие от солнца палатки, начинающие желтеть лиственницы, ртутно поблескивающую ленту реки внизу, обочь палаток.