Олег Копытов - Мой друг Вовка Кораблёв. Повесть

…Помню, почти всю черно-белую, она редко бывает чисто белой, киргизскую зиму мы репетировали «за столом». Коля путался в своих словах, даже читая их с двухкопеечной школьной тетрадки, девушки заламывали руки и поднимали кверху личики… Абрам Моисеевич (за спившегося актера): «Что Вы читаете? Надо же – «Манон Леско»!». Светка Кормилицына: «Ах, как на свете много разного, интересного! Я всё хочу узнать!» Я только что избавился от своей картавости (детская поликлиника возле Ошского базара, кабинет логопеда, пятилетняя малышня и пятнадцатилетний капитан в велюровом синем пиджаке с накладными карманами, до сего срока легкомысленно говоривший увулой, а теперь сидящий на маленьком, для пятилетних малышей стульчике и старательно булькающий настоящим языком, упертым в нёбо), но не до конца, и не мог подавить комплекса: ««Здгг-асте!”… Извините: «Зд-ррр-астье»…» Именно «за столом» Абрам Моисеевич обкатывал свой любимый прием. Когда ему доставало интеллигентно объяснять роль, показывать, уговаривать, он просто орал и стучал кулаком по столу. «Это не просто телефон звонит, это твоя судьба звонит! Понял?! А ты едва мордочку поворачиваешь! Ты весь должен содрогнуться, тебя током ударило. Несколько раз ударило! Понял?.. Телефон! Телефон! Телефон!» Кричал страшный дядька Моисей и бил железным посохом по камням…

Однажды остались после репетиции, уже где-то в полдевятого вечера: возникла идейка сделать какую-нибудь сценку, «капустничек» к 23 февраля. Сделали. Потом к 8 Марта. Сделали. Смеялись от души даже самым своим плоским шуткам, хотя не плоских было, наверное, побольше. Оставаться после репетиции вошло в привычку. Ставили сценки, сочиняли юморные стишки, просто трепались. Илья со своей дамой иногда танцевали новый свой танец. Раз сыграли в карты на раздевание. Когда Володя Никульков остался в одних трусах, а барышень надоело прощать и оставлять полностью одетыми, прекратили… Как-то попробовали «покрутить тарелочку». Коля нас подбил, не кто-то другой, подумать только. На одном «спиритическом сеансе» Бисмарк на вопрос: «Куда ведут все дороги?» – лениво ответил: «В Москву»; на другом Наполеон авторитетно заявил, что любая женщина хочет только одного – …господа офицеры, молчать!..; с затаенным страхом вызвали и Сатану, он ничтоже сумняшеся послал нас всех на..р.

Потом шли «провожаться». Конечно, это войдет в традицию. Шли пряным сквером, темными дворами до остановки у железнодорожного моста на широкой всегда яркой огнями Советской, откуда уезжали Коля, Ольга, Вовка Кораблев и Володя Никульков, потом провожали в один из центральных районов с манящими своей прочностью двухэтажными «сталинками» Ирку, похожую на актрису Любовь Полищук, и Светку, похожую только на Светку, потом Лёшка Петров шел в другой центральный район – на Турусбечку – элитную улицу имени товарища Турусбекова с густо живущей здесь киргизской «золотой молодежью», где у Петрова был мильон друзей, потом мы с Ильей брели в район похожей на главную улицу Костромы Московской перед её впадением в могучий и широкий бульвар Молодой Гвардии, похожий только на самого себя, с дубами, карагачами, сиренью, вязами и елями…

Моим лучшим другом в Народном театре стал Лёшка Петров. Это было наиболее естественно. Мы оба учились в выпускном, десятом классе средней школы, были полными ровесниками, любили приключения и рок-музыку – от Pink Floyd до Slade, обожали катушечные магнитофоны, запиленные виниловые диски и хриплый вокал на чужом, для нас, недоучей, загадочном языке, когда можно так свободно и грубо-романтично фантазировать. В отличие, например, от сравнения меня с Ильей Тольским и Вовкой Кораблевым, которые учились в архитектурном техникуме, были каждый на три года старше меня: лет до тридцати разница в три года все же существенна. Кроме того, эти ребята были равнодушны к рок-н-роллу и не скрывали свою слабость к диско, – о как классно станцевали они как-то на пару – во время наших традиционных провожаний, возле остановки на Советской, под плоский кассетный магнитофон, льющуюся из него песню «…та-да-да-да-да-да-ДА – та-да- да-да-да – та-да-да-да-та-да-ДА…» – Summer Night City, ABBA. Очень синхронно и очень по-пацански танцевали, только в исполнении Тольского чувствовалась какая-то пластика шаолиньских монахов, которые танцуют под свеженькую Аббу, но которым скоро на войну, а в движениях Вовки была какая-то пусть правильная, но угловатость… И, конечно, вряд ли я бы сильно задружил с Володей Никульковым: при всех его человеческих валентностях, я имел с ним мало общего… Я люблю вспоминать, – в том числе в художественной прозе, – о том, как мы с Лёшкой Петровым поступили на филфак Киргизского университета, организовали целую коммуну в квартире моей будущей первой, недолгой и весьма странной жены, на курс нас старше, какие феерические шабаши мы устраивали, будучи на первом курсе филфака, на даче моих родителей в горах Ала-Тоо; как рванули однажды из столицы Киргизстана на зимние каникулы на две недели по маршруту Фрунзе – Москва – Архангельск – Котлас – Москва – Кострома – Москва – Одесса – Николаев – Киев – Фрунзе… Как однажды он вытаскивал меня, провалившегося под лед на речке Тихая Сосна в городке Острогожске под Воронежем, как однажды он прислал мне том «Божественной комедии» Данте, открытку с изображением здания аэровокзала Борисполь под Киевом и пропал без вести навсегда… Но это – отдельная повесть… Я лишь хочу сказать, что расстояние от «знакомого» до «друга» часто кажется совсем маленьким, грань между «знакомым» и «другом» тонка и прозрачна, но иногда ее переходят за два дня, а иногда за много-много лет… Хотя… Конечно, многие люди так и живут всю жизнь на тонких границах, ни в какие страны в своих отношениях не двигаясь…