Эдуард Диа Диникин - Манифестофель

– Вы уже давно работаете, – сказал Шлаков с выражением лица таким, будто съел килограмм катионита, – а только после того, как основательно подумаете, отвечаете. А тут может быть экстренная ситуация, надо быстро соображать. В общем, смотрите…. Думаю, не для вас это работа.

Борис хотел сказать, что та же Акулина говорила ему пока повременить с изучением аппаратов, но сдержался. Ему стало жалко ее. Ведь не от хорошей жизни она в своем возрасте «ишачит» на производстве. Да и как-то по-детски это – жаловаться. Тем более, кому? Шлакову, человеку с невразумительно-обиженным лицом кое-как назначенного кое-кем начальника? Он сам-то уверен, что его подчиненный ответил правильно?

А вот сегодня, когда он был в ночную смену, Акулина вышла за рамки. Борис знал, что она может легко закричать на кого угодно. За это ее и звали за глаза «старой идиоткой». Он понимал, что она может и на него наорать. Но он не ожидал, что она найдет такую причину, какую нашла.

Каждый час он записывал показатели: давление, температуру…. Два раза за смену аппарат для каждого компрессора переключали, и тогда показатели записывали старые. Акулина давно уже сказала ему часы, когда аппараты переключали. Он все сделал как надо. В час ночи занес данные на второй компрессор. Акулина в этот момент зашла в «кабину» – помещение, где должен находиться оператор во время работы.

– Ты зачем пишешь параметры раньше на час? – подколодно спросила она своим гремучим голосом.

– Как раньше? – удивился он. – Я пишу, как вы сказали.

– Ты мне дурочку-то не валяй!!! – вдруг заорала она. – Я тебе все правильно говорила! Ишь ты – писарем сюда устроился!!!

Она тут же сбегала за еще двумя женщинами, работавшими в смену, и, продолжая кричать, что Борис устроился сюда писарем, стала обвинять его в том, что он не понимает работу. Это было несправедливо. Он уже полностью разобрался с компрессорами. Более того, был уверен, что знает их не хуже Шлакова. Женщины, которых привела Акулина, чувствовали себя неудобно. Пожалуй, они бы заступились за него, но явно не хотели связываться. А Акулина продолжала кричать!

Да на него так даже мать не кричала! Даже тогда, когда он два года назад решил заняться тату. Дело в том, что случайно на Малышева, рядом с художественным училищем, он встретил Санька – того самого «дедушку» из армии, который прочил его, Бориса, на свое место. Они не виделись больше двадцати лет, но фотографическая память Кортонова подсказала: «это Санек с армии». Тот вначале даже не понял, кто этот лысоватый мужчина с торчащими с боков остатками рыжих волос, но, когда признал, то сильно обрадовался. Борис тогда подумал, что, наверное, больше никто в этом мире ему не был бы так рад. Санек рассказал, что, приехав в Екатеринбург, «хотя уезжал из Свердловска-то я», он кинулся было в коммерцию, но прогорел. Остался должен денег. И тут подвернулась оказия уехать в Питер. А там попал в струю через несколько лет – стал работать в тату – салоне в самом центре. И сейчас у него у самого два таких салона. И на жизнь он не жалуется.

Он повел Бориса в ресторан. До этого Кортонов только три раза был в ресторане. Два раза на свадьбе и один раз, когда ошибся дверью. А тут все было по-настоящему: любезная официантка, которой Санек в конце небрежно и уверенно дал на «чай», дорогие напитки и еда, приятная музыка, накрахмаленные скатерти, шикарная обстановка, хрусталь вместо пластика, «прекрасно» вместо «нормально».

Не-нор-маль-но. Ненормально живу я, подумал тогда Борис и, решившись, благодаря алкоголю, предложил свои навыки и умения художника здесь в Екатеринбурге. Как татуировщика. Санек заметно погрустнел. Ему совсем не хотелось говорить о делах, тем более, обсуждать их перспективы. И тем более, как понял Кортонов, с ним. А вот рассказывать про то, как он начинал свой бизнес, про нюансы: «татуировки зелеными чернилами хуже всего потом убираются», «самые дорогие – белые, но, все равно, это копейки», «в шестьдесят бабочка на попе когда-то пятнадцатилетней „куколки“ превратится в гусеницу», ему было просто в кайф. Тем не менее, он не отмахнулся полностью от того, с кем двадцать лет назад имел совсем непродолжительную армейскую дружбу, и обещал помощь. Спросил:

– Как у тебя со здоровьем?

– Отлично. Инвалидность уже двенадцать лет назад сняли.

Он не сказал, правда, что мать время от времени заставляет его принимать лекарства, беспокоясь за его здоровье.

А на следующий день он купил краску для татуировок. Машинку для их нанесения. Стоило это удовольствие всего-то тысячу. Но, когда мать увидела то, что он купил, она раскричалась так, будто он за эту тысячу кого-то убил.