Татьяна Веденская: Личная жизнь женщины-кошки

И он улыбнулся загадочной улыбкой Джоконды. Я протянула ему руку и встала. Плевать на все. Главное, что сегодня он рядом. А то, что Верочка пытается испепелить меня взглядом, – с этим я буду разбираться потом. Сегодня я гуляю. Лизавета ругается с Сережей в предбаннике ресторана, мама их успокаивает, а Вовка, сын Лизы, уже сговорился с Веркиным Алешкой, и они вместе потихоньку таскают со стола бутерброды с икрой, на которую у обоих может быть аллергия. Жизнь прекрасна, пока человек, по которому я схожу с ума, обнимает меня и неуклюже переставляет ноги по полу под песню Барбры Стрейзанд «Женщина в любви».

– А я думала, ты танцуешь лучше, – рассмеялась я, когда Малдер снова наступил мне на ногу.

– Ты сбиваешь меня с ритма. Вот с твоей мамой у нас все получалось.

– Значит, это я виновата?

– Конечно! – возмутился Игорь и тут же улыбнулся. – Ты же знаешь, женщины виноваты всегда и во всем. Это аксиома.

Тут я уже вполне специально наступила на ногу ему. В честь праздничка. Сережа вернулся в зал красный и злой. Он огляделся, вычислил опытным взглядом нашего самого пьющего родственника – дядю Степана из Дмитрова, подошел к нему и предложил «пропустить по рюмашке». Я покачала головой и сказала Игорю, что если кому сегодня и придется бегать за пьяным Сережей, то чур это буду не я.

– Бегать полезно, – хмыкнул Игорь и поцеловал меня в нос. В этот момент дядя Степан, совершенно уже вжившийся в образ тамады, объявил в микрофон на весь банкетный зал, что момент, ради которого мы все тут сегодня собрались, наконец настал.

– О чем это он? – нахмурилась я. – Ведь Лизавета уже при муже, или я что-то пропустила?

– Подходим, подходим, – руководил стайкой родственников пьяненький дядя Степан.

– Не дай бог сейчас начнет в ручеек играть, – вдруг неожиданно осенило меня. В ручеек играть дядя Степа любил, но не в обычный, а в такой, где проскакивать надо между широко расставленных ног гостей, желательно женского полу. То, что он сейчас делал, выстраивая всех женщин в очередь, очень напоминало подготовку, и я потихоньку отошла к стенке, надеясь слиться с ней. Никаких больше ручейков, только не я.

– Фая, иди к нам! Пропустите ее! – закричала вдруг почему-то моя сестрица, и я невольно подалась вперед на ее голос. Раньше, чем до меня дошло, в чем дело – а страх попадания в ручеек мешал мне думать, – я подошла чуть ближе. Лизавета стояла растрепанная, с немного сбившейся вправо фатой, с большим букетом в руках. Только тут до меня дошло, что сейчас мы все будем прыгать и пытаться поймать Лизаветину эстафету официального брака – ее немного завядший букет.

– Ну, девушки, приготовьтесь! – закричал в микрофон дядя Степа. Интересно, что среди «девушек» каким-то боком оказалась и моя мама, и вполне замужняя тетя Оля, и даже бабушка Нина. Лизавета развернулась к нам спиной, чуть присела, как если бы хотела подпрыгнуть повыше, а затем, используя всю силу своего пресса, швырнула букет. Он полетел над толпой, тяжелый, шипованный – траектория вполне понятная, криволинейная, непоследовательная, с резко взятой верхней точкой и хорошей скоростью, но с неминуемо резкой потерей высоты. «Девушки» ахнули, а Верочка аж подпрыгнула, пытаясь подцепить пролетающий мимо букет, но он пронесся над ней, как фанера над Парижем. Букет летел прямо в меня.

Что я могу сказать? Рефлексы – штука такая, непроизвольная, управляемая по большей части периферической нервной системой. У разных людей и рефлексы разные, и срабатывают они неодинаково. Кто-то, может, и успеет сообразить и подхватить букет. А я, во-первых, в приметы/обряды не верю, во-вторых, замуж не то чтобы не хочу – боюсь до обморока. Потому что все хорошее, что есть между мною и моим роскошным, захватывающим дух Малдером, замужеством можно уничтожить. А потерять мое чудесное виде́ние в светло-сером, с иголочки, костюме я была не готова. Если уж он меня и бросит, то потом, не сейчас. Если Игорь увидит меня с букетом, то сбежит прямо из зала.

Отчего при виде летящего на меня букета я ловко пригнулась – сказались все же бадминтонные тренировки, – и букет просвистел над моей головой, как средневековый свинцовый огненный шар. Просвистел и впечатался прямо в грудь Игорю Вячеславовичу Апрелю. Тот дернулся, неловко подпрыгнул – точь-в-точь как кот, на которого вдруг неожиданно подули из пылесоса, затем он начал перебрасывать букет из одной руки в другую, словно тот был обжигающе горяч – как картошка из печки. Мы стояли и смотрели, загипнотизированные этим зрелищем, и каждая из нас наверняка думала об одном и том же – уронит или нет, уронит или не уронит. Не уронил.