Алексей Шипицин - Дедушка 2.0. Пути неисповедимы…

Она собралась было дойти до берега, посмотреть, что осталось от протоки, от обрыва, от острова. От ласточкиных гнезд. Но не смогла себя заставить. Ведь пришлось бы шагать по этому аду, который совсем недавно был настоящим раем. Каждой клеточной впитывать в себя этот кошмар. Стать его частью.

Сейчас по этой грязи разве что в сапогах можно было пройти. Это в засуху-то. Что же здесь творится после дождя? Она до сих пор помнила два самых дорогих ощущения своего детства. Вернее, ноги помнили. Холодное жесткое татами и вот здесь – мягкая прохладная травка-муравка. И ни то, ни другое ей уже не придется испытать. Никогда…

Нет, идти туда – это было выше ее сил. Такое испытание она бы точно не выдержала. Да и зачем? Судя по всему, именно там строители возводили понтонный мост. И можно представить, что там натворили гусеницы тяжелой техники.

И хорошо, что не взяла сюда Ванюшку. Незачем ему такое видеть…

А где же дети теперь купаются?

Уже высоко поднявшееся солнце начинало припекать, как в разгар лета. Нещадно светило прямо в глаза, выжимая слезы. Ладно, будем считать, что это именно от солнца. Сейчас бы укрыться в благодатном тенечке под тополиной кроной… Стоп. Все. Она не имеет права на слабость…

На слабость – да. А на страх? Потому что ей стало страшно. И это был уже не тот полудетский страх ощущения близкой опасности, как совсем недавно на вершине утеса, на местном «краю света». Это был просто ужас. Это был настоящий Край света. Света, переходящего во тьму.

За что? Сначала – бабушкин дом, сейчас – Тополиная поляна…

Но… Куда же смотрели местные? Администрация. Как позволили? Дядя Миша, наконец. Отец Михаил.

Все, надо взять себя в руки. Там Ванюшка ждет. Она немного успокоилась и пошла обратно.

Пятница, 10-30

Люба немного успокоилась. Она так и не поняла причины этой подспудной тревоги. Или предчувствия чего-то. Но здесь, на заводе, заниматься своими переживаниями просто было некогда. Что и было хорошо, для этого она сюда и устроилась. Чтобы ни на минуту не оставаться наедине со своими мыслями…

Вечером к ней, «двухсуточнице», присоединялся так называемый «ночник» – охранник, работающий только в ночную смену. В первые дни ее партнером был Женька – студент. «Ночнику» нужно было, по должностной инструкции, через каждые два часа обходить всю территорию завода, контролировать периметр, как это у них называлось. Но Женьке было некогда – он учился. Сразу вытаскивал свой ноутбук и уходил с головой в учебу, что-то писал, что-то считал. Друг другу они почти не мешали. А то, что им приходилось ночевать в одном помещении, ее практически не беспокоило. Да она об этом совсем и не думала! Он был почти ровесником Алены, она к нему и относилась, как к сыну. Иногда думала: «Алена тоже могла бы сейчас в институте учиться. А она даже школу не закончила». Люба и подкармливать его начала по-матерински. Но их совместные дежурства продлились недолго, от силы месяц-другой.

Женька сдал какой-то труднейший то ли зачет, то ли экзамен, и в честь этого явился на работу навеселе. Стал приставать к ней, в любви объясняться, обниматься полез. Перепутал, видимо, с кем-то под воздействием «праздника». Или померещилось. Как говорит молодежь, «глюк словил».

Она его уложила спать. Утром он вообще ничего не помнил, улыбался, как обычно. Но ситуация для нее стала не очень комфортной. И она попросила перевести Женьку в другую смену. Так, на всякий случай, от греха подальше. Правду она, конечно, не рассказала, что-то напридумывала насчет несовместимости характеров и прочей психологической галиматьи.

А сама в глубине души была ему даже благодарна.

Она давно перестала считать себя молодой и красивой. А после того, как уехал Юрий, совершенно перестала следить за собой. Ее так неожиданно начавшаяся «вторая молодость» так же неожиданно и закончилась. Она постепенно превращалась в старуху. Так себя и ощущала, так и жила. И думала, что все окружающие воспринимают ее такой же. А тут вдруг – Женькины поползновения…

На следующую смену к ней отправили Марину, женщину чуть постарше ее. Люба сначала образовалась, но ненадолго. Оказалось еще хуже. Марина, мало того, что была болтливой, ни минуты не могла посидеть молча, так еще и совсем недавно стала бабушкой. И у «бабы Марины», как она сама себя называла, словно «крышу снесло». Все мысли и разговоры были только о своей «Катеньке, Катюше, Котеночке». Вариантов имени было много. О приближающемся вечере Люба теперь думала с еще большим ужасом, чем раньше. Да, она бежала от одиночества, но лучше уж тягостное молчание наедине с собой, чем эти бесконечные рассказы о чужом счастье.