Георгий Георгий - Тля. Действие в трех актах

Через болтающуюся, словно маятник поскрипывающую дверь клозета было видно, как в коридоре мерцают люминесцентные лампы; они переговариваются друг с другом. Прислонившись к зеркальному шкафу, стояли, мялись две куртизанки, стояли там, в коридоре будто пришибленные. Стояли, лупились, шаркали башмаками на огромной платформе. Плечи и грудь прикрыты татуировками типа там стрелами с охуевшими от счастья ангелами и прочей фигней из того же разряда. Особый тип белья – вот что их выдает. Ни мэйк-ап, ни дырявые чулки – это все для прикрытия. Белье и лупила. Длинные упрямые бельма с впадинами и динамичным поблескиванием, если позволите, словно лампы в потолке; белые, словно дверца у холодильника, словно рай. Это напомнило мне одну такую пришибленную. Я сразу выделил ее из толпы и, не сомневаясь, тыкнул на нее пальцем. Что-то переворачивалось внутри меня, когда я ее видел. Яйца чудовищным образом наливались, и я понимал, что неимоверно хочу оплодотворить эту самку. Вот и сейчас также, подумал я. Рывком кое-как я выбрался из угла клозета, топча елочные украшения, мишуру и ангельский дождь, распластанный по залитому кровью полу. Среди всей этой суматохи и неразберихи я слышал кучу голосов, но пропускал все их мимо ушей кроме криков. Экстатических воплей, если можно так выразиться, таких мелодичных что грех было им не подпеть. Я взял силой. Зеркала идеально передавали картинку. Это главная их функция в этом спору нет. Мой член работал как ракета. Несколько раз я ощущал легкое подергивание и мигающее и вновь исчезающее тепло, словно парное молоко обливало мою спину, ноги, руки, грудь, голову. Я слышал как падает дверь, как ломаются кости, слышал как течет кровь, на плите кипел чайник, повар в головном уборе белом, как и его фартук сновал по кухне, словно обрубленный пидор и матерился про себя так тихо, тихо, словно бой настенных часов у него над головой. Я слышал, как шуршит одеяло, как проседают кнопки на пульте в соседней комнате, но все это было уже потом. После того как я прошелся, прошелся в несколько кругов по двум этим пришибленным сучкам, после того как разбилось зеркало, после того, как что-то во мне перевернулось и яйца мои вздрогнули словно под напряжением. Я трахал их так эпично, если это слово здесь уместно, так эпично, что все остальное мало меня волновало, а если и волновало, то казалось таким не существенным что исчезало в тумане, в сумраке бесконечных лабиринтов, обоссанных переходов и коридоров.

Я вышел на улицу когда уже смеркалось. Тротуары превращались в поле битвы. Снег распадался прямо в воздухе и долетал до меня в виде застывших кристалликов льда. Было тихо. Но вывески магазинов по бокам улицы все еще горели, горели синим, красным, фиолетовым, как в кино, вы знаете. Изо рта пар – дымился такого же цвета. Он раскрашивал капли льда во все цвета радуги и указывал мне путь. Но это все случилось уже после. После того как я очутился в совершенно незнакомом мне месте. Сложно было сказать на аутсайде это или инсайде, под водой или в небе, в нашу эпоху либо доисторическую. Ощущение, чувство распада присутствовало, сопровождая каждое нерачительное движение, каждый незначительный шорох. Мой один хороший друг сидел, свесив руки с коленей, и напевал что-то очень знакомое. Все было увешано гитарами, словно сталактиты они слетали с потолка и разбивались вдребезги. Длинный обвешанный лампами коридор уходил в неизвестность, в неизвестность уходили следы на снегу, в неизвестность уходил я…

Когда я проснулся, из головы у меня шла кровь и из ушей и из носа. Куртизанки голые, будто поросята валялись в прихожей, прижимаясь к стеклянному шкафу. Бочек извергал брызги, как пожарный кран, красное тело становилось черным и наоборот. Кто-то завопил как обрубленный. В соседней комнате что-то разбилось, упало, сломалось и покатилось, катилось (это был, наверное, пульт от телевизора) потом непонятный шорох и бамс-бамс – запахло порохом и миллионы, миллиарды машин на аутсайде запиликали, словно ненормальные; в голове запиликало, забилось, казалось, что сейчас меня вывернет наизнанку, но все это случилось уже потом. Когда я вышел на лестничную клетку. Старуха с тростью зырила на меня как на статую Иисуса, а тем временем «свиньи» уже пустили дым. Я слышал, как они трутся железными щитами там внизу, слышал, как стучат их казенные ботинки по бетонным ступеням; серое ядовитое облако застилало мне глаза, из глотки посыпался недопереваренный завтрак… Есть, знаете ли, сквиртовые девочки, которые кончают, словно фонтаны, и ты будто омовение делаешь…, ну так вот старуха членом чую – она такая же была в молодости, отпадная баба была в молодости. И я бы с удовольствием оприходовал, отделал ее прямо здесь, думал я, под лампами прямо, и в дыму, в дыму, сквозь который и рук-то не видно не говоря уже о чем-то другом. Несомненно, оприходовал бы, будь мы в другой эпохе, лет так двадцать назад, но нужно сливаться, думал я, сливаться пока «свиньи» не пришакалили и не впечатали меня мордой в бетон, сливаться через люк, а дальше по мусоропроводу на мансарду.