Галина Болтрамун - Храм

В такие дни в святилище до позднего вечера дежурило более десятка слуг Верховного Бога, они сменяли друг друга через два часа. Каждые два часа произносилась речь длительностью примерно двадцать минут, после чего служители оставались с народом и явно не регулировали ход дальнейших событий. В какой-либо части Храма их могли вовлечь в беседу, на что они вежливо соглашались. В других местах образовывались группы для спокойных дискуссий или бурного выплеска эмоций, многие в одиночку погружались в состояние эйфории, самозабвенно омывались дуновениями из призрачных стенных провалов. Эпизоды чередовались неспешно и удивительно слаженно, будто повинуясь сокровенным принципам, потому что Храм излучал в эти дни особое сияние, ауру умиротворения и вместе с тем непреклонной воли. Все чувствовали, что главное заключается не во внешних действиях, и никто не мог определить – в чем же именно, никто не мог уяснить, что влечет сюда его душу и что она здесь обретает.

Как не похожи были исполненные тихой строгости служители и в своих манерах, и в своей риторике на жрецов иных святилищ! Они ничего не обещали от имени своего Бога, не намекали на богоугодность приношений и не давали наставлений. Они произносили скрепленные недоступными идеями притчи и сентенции, и, даже когда смотрели прямо в глаза, создавалось впечатление… нет, не враждебности (они были благожелательны и учтивы), но какой-то недосягаемой отстраненности. Их слушали с оцепеневшим вниманием, молча, напитываясь энергией нетипичности, позволив себе ненадолго отвязаться от зудящих забот. Никому из посетителей не приходило в голову обременять просьбами безликого Бога; бедные существа на уровне затушеванных пластов подсознания догадывались, что он никогда не услышит молитв хлопотливой повседневности.

Такой отделенной от тока насущностей твердыней, поражавшей неестественным великолепием, в центре столицы могучего царства высился Храм Верховного Бога. Гордый король избегал даже наедине с собой анализировать свое тайное желание, а если бы оно вырвалось наружу, его, несомненно, сочли бы умалишенным. А тайное желание заключалось в том, что он охотно отказался бы от этой горы из невиданных субстанций, которая многократно умножила его богатства и престиж. Государь умело скрывал ото всех тяжесть на душе: он, сильнейший из владык, угнетен неприступной крепостью из огня и эфира; невесть каким образом возникший чудесный объект не принадлежит ему, как все остальное в империи. Но главное заключалось даже не в этом; Храм отнимал у него самое дорогое, деспотично и надменно, не считаясь с нуждами и порядками, успехами и помехами человеческого бытования.

Еще со времен его прадеда установилось так, что служители Верховного Бога наглухо закрыли от общества свою территорию, никому не подчинялись и жили, руководствуясь не выходившими за храмную ограду законами. Они не стремились, подобно прочим жрецам, влиять на монарха, заискивать, не пытались делить с ним власть; о нет, для них королевское могущество равнялось нулю, они не были гражданами его державы, они считали себя подданными лишь своего Верховного Бога, Бога-невидимки. Необычайным образом сочетались в них строгость и замкнутость с редкостной, хотя и отдающей холодом учтивостью. Каждому обратившемуся дарится внимание, на любой вопрос найдется ответ, правда, почти всегда абстрактный и неясный. Они с одинаковой вежливостью беседуют и с ученым, и с крестьянином, и с вельможей, и ни один самодержец не услышит от них «ваше величество».

У короля хорошо отложился в памяти один случай. Как-то главнокомандующий союзнической страны специально приехал в знаменитый Храм, чтобы узнать исход тщательно планируемой военной кампании. Служитель, которого он выбрал в качестве оракула, объявил, что в Храме Верховного Бога не занимаются предсказанием будущего.

– А ведь это практикуют во всех капищах! – воскликнул удивленный воин.

– Да, – прозвучало флегматичное подтверждение, – вы можете отправиться в любое из них.

– Но я считал, что в вашей обители знают о грядущих событиях лучше, чем где бы то ни было.

– Допустим, что так, – пожал плечами служитель.

– Почему же вы ничего не хотите сказать? Это тайна, которую нельзя выдать?

– Нет, потому что все предельно ясно.

– Не понимаю.

– Хорошо, я обрисую вам будущее. В результате вашей затеи и без того непрочные общественные устои еще раз пошатнутся от несчастья и ликований; будут убитые, искалеченные, плененные, будут сожженные деревни, женские слезы, роскошные пиры и очень много трескучих фраз. Я не прав?