Андрей Мерешкин: Книжная пыль. Рассказы

Нечаянная поездка оказалась судьбой. И в тот миг, не стесняясь сентиментальности, выплакавшей нам глаза, мы всмотримся друг в друга и поймём, что останемся с ним навсегда, и даже мысль о смерти здесь покажется естественной и в чём-то приятной.

Уже на следующий день смиренно наденем новое, выйдем на улицу и будем улыбаться, прислуживать и рассказывать приезжим об этом городе, жертвуя своим временем, удобствами и деньгами. Чтобы гости также захотели жить здесь, а город, неожиданно ставший нашим, никогда не умер…

1

Если прогуляться по Бульварному кольцу, то легко заметить, как на его внешней стороне в районе Чистых прудов, среди сплошного фасада нескольких вековых купеческих зданий, затесался уютный магазинчик. Между двух уходящих в асфальт окон над неприметным входом прикручена вывеска, а на ней поверх облупившейся бордюрной краски старательно от руки выведено: «Книжный». Любой прохожий с одиннадцати часов утра и до девяти вечера может зайти и, насладившись поиском, приобрести понравившийся экземпляр. Разве что в тёмное время суток книжный салон легко не заметить из-за отсутствия хоть какой-нибудь подсветки. От бульвара его отделяет дверь, за которой пять ступеней ведут в цокольный этаж, предваряя тесный коридор, который быстро закончится торговым залом, усеянным книгами. Они повсюду: на высоких – до потолка – стеллажах, на ровных полках вдоль стен, в беспорядке на столах и на полу, в наспех перевязанных столбиках.

Сейчас двадцать пять минут десятого, но, благодаря необычайно душному майскому вечеру, отворена входная дверь и распахнуто окно. Книгочеи поймут то любопытство, которое даже добропорядочного гражданина может заставить прикинуться запоздалым, невнимательным покупателем и аккуратно бочком протиснуться в приоткрытую дверь, дабы лично познать внутреннее устройство магазина.

Хозяйка литературного изобилия – известная книжница, тридцатидевятилетняя Галина Викторовна Князева. Чтобы познакомиться с ней, надо зайти за крайний левый стеллаж в основном зале и в обнаруженной нише переступить через порог. Откроется зал поменьше, где на полках, прикрученных к голым стенам, притаилась букинистическая коллекция Галины. В постоянно приглушённом, будто пыльном свете названия книг трудноразличимы, но хозяйка помнит весь перечень наизусть. В центре комнаты стоит круглый вращающийся стол и рядом – два стула. Обычно на столе сортируют поступления, но сейчас на нём расположилась Галина. Она лежит на спине головой к двери и не может видеть посетителей. Её ноги широко разведены. Галина с наслаждением ласкает себя. Удовлетворение было бы невозможно, не будь перед её глазами личной библиотеки. Трудно догадаться, но в расстановке книг есть строгий порядок, своя тайная логика. Если смотреть со стола из положения лёжа, то на средней, главной из трёх, полке, которая точно на уровне глаз, видна собирательная основа прелюбодеяния: открывает её «Декамерон» Боккаччо, далее – роман Стендаля «Красное и чёрное», чуть заметно подчёркнутый «Красной линией» Анатоля Франса, за ними – Гюстав Флобер с «Мадам Бовари», «Избранное» Ги де Мопассана в трёх разрозненных изданиях, лично отобранных Галиной, и, конечно, томик Ивана Тургенева, логично замыкающий плеяду натурализма. Попытку начать следующее литературное поколение с «Тёмных аллей» Ивана Бунина пресекает ряд эпических драм – «Война и мир» Толстого, шолоховский «Тихий Дон» и «Доктор Живаго» Бориса Пастернака. Замыкают список противоречивый «Портрет Дориана Грея» Оскара Уайльда и по-гётевски психопатические «Страдания юного Вертера».

Медленно проходя взглядом по выпуклым буквам на корешках изданий, комбинируя уникальную мозаику впечатлений, Галина достигала наилучшие оргазмы. Иногда, меняя порядок книг, она вносила разнообразие в свою сексуальную жизнь: буквально недавно «Мадам Бовари» опередила «Избранное» Мопассана, а на освободившееся место был втиснут «Тихий Дон». Туда же решительно, несмотря на нарушение стилистики, добавился «Портрет Дориана Грея». Подобным образом Галина доказывала, что готова экспериментировать. Бывало, отругает себя за ненужную чувственность, подобно случаю со «Страданиями юного Вертера», но оставит книгу на полке. Через месяцы, когда надоедал очередной шедевр, Галина делала замену; так, по нарастающей, она упиралась в творчество де Сада. Но всегда наступал момент, когда она в недоумении останавливалась около полок и с ужасом осознавала, что путь известного маркиза скорее философский и уводит её от сексуальности. В такие моменты Галина окуналась в «Тёмные аллеи»: живо представляла нарочито подмеченные Буниным голые лодыжки, непременно запоминающиеся щиколки, колени, свободные груди под разными одеждами, подстеленные вместо ложа покрывала и пледы, которые способствуют проникновению читателя в неплатонический антураж произведений. Она вспоминала себя молодой и полной романтических надежд, какой была во времена первого знакомства со сборником: тогда от воображения себя на месте героинь щемило сердце. Но с возрастом полутона поблекли, сливаясь в единой мужской жестокости.