Алина Николевская - Кое-что из жизни воронов и не только…

– А я настаиваю на том, что никто в «Гранаде» вашу рукопись не читал, – выпучил свои серенькие глазки Сикол. – Могу в этом поклясться. О! Могилой своей матери клянусь!

– А что, ваша мать уже умерла? – не удержался я от недопустимого в других обстоятельствах вопроса.

– Нет, – не моргнув глазом, ответил он. – И вряд ли когда-нибудь умрёт. Я поклялся её могилой, потому что у вас так принято.

«У кого это «у вас?», – подумал я. А вслух сказал:

– Похоже, ты, парень, всё-таки из «конторы».

Он фыркнул, как оцелот, у клетки которого мы как раз стояли, и закатил глаза к небу, типа, удивляясь моей тупости. Потом вдруг его губы растянулись в улыбке:

– Я рад, что мы перешли на «ты». – Он удовлетворённо потёр руки. – Я ведь твой друг, а друг это….

– Кончай гнать про дружбу, – оборвал я его. – И вообще, вали отсюда.

– Хорошо, – неожиданно легко согласился он. – Отвалю прямо сейчас. Поговорим завтра, когда всё станет ясно.

Я хотел было спросить: «Что станет ясно?» Но не спросил, так, как и сам уже понял, – завтра с утра пойду звонить Гаршавину с целью внести ясность в наши отношения.

*

Гаршавин вначале сделал вид, что меня не узнал, и не понимает, о каком произведении идёт речь.

– Ах, Бредар, да, да, припоминаю. Роман «Они возвращаются…». Ну и что вы от меня ещё хотите?

– Я хочу, чтобы вы ознакомили меня с вашей внутренней рецензией.

– Исключено, – зло произнёс он. – Это против наших правил. Мы этого никогда не делаем.

– А для меня сделайте исключение, – я старался не терять самообладания. – Я ведь живу вдали от Родины, в Амстердаме. С соотечественниками общаюсь нечасто и это для меня, как праздник. Неужели так трудно поговорить со мной по-человечески?

– Ну и о чём вы хотите поговорить? – явно смягчаясь, спросил он.

– О стиле, – ответил я. – О моём стиле, который вам так не понравился.

– Так, ладно. – Было слышно, как Гаршавин кликает мышью и читает себе под нос фрагмент первой страницы моей рукописи. – Стиль у вас какой-то чересчур брутальный. От Арча Стрейтона что ли нахватались. Вот, смотрите, цитирую – «Филлип Боссан, шатаясь, вылез из машины, и сел на землю, прислонившись к колесу, – сорванная с головы кожа свисала с уха, кровь, поблёскивая, стекала по щеке и капала на правое плечо, где темнело вытатуированное изображение королевской лилии, венчающей кольцо». Вы понимаете, что то, что хорошо у Арча Стрейтона в его «Универсальном солдате», плохо у вас, когда вы описываете войну роботов?

– Я не описываю войну роботов, – сказал я. – Я описываю реальную войну.

– А возвращается тогда кто, инопланетяне? Вы же назвали роман «Они возвращаются, потому что никогда не уходили»! И потом, эта лилия, венчающая кольцо. Разве это не тавро, которым метят в вашем романе роботов-убийц?

– Это не тавро. Это эмблема французского Иностранного Легиона, основанного в тысяча восемьсот тридцать первом году согласно декрету короля Луи Филиппа Орлеанского, задумавшего убрать из страны остатки иностранных полков Наполеона, представлявших серьёзную опасность для власти. Отправив их в Северную Африку, он….

– Я не хуже вас знаю историю, – раздражённо перебил меня Гаршавин. – Так что хватит отнимать у меня время. Почитайте лучше других авторов, поучитесь у них, а когда напишите что-нибудь стоящее, присылайте нам.

Произнеся этот текст, он повесил трубку, не дав мне возможности произнести свой текст, который был бы поучительным для авторов «Гранады» в смысле использования идиоматических выражений.

А может и хорошо, что он не дал мне этой возможности, этот урод, водивший меня за нос пять месяцев! Фактически издевавшийся надо мной! Если бы я его обложил, я бы тем самым снова вступил в контакт с этой мразью, а я этого категорически не хотел. Как не хотел вступать в контакт вообще ни с кем. Кроме Зорро, с которым мы отправились к устью канала Нордзе – повыть, глядя, как волны Северного моря набегают на берег, разбиваясь о мол.

Волк сидел неподвижно и внимательно наблюдал за стремительно летающими над водой бакланами, ловко выхватывающими рыбу длинными, с острыми крючками на конце, клювами. Я тоже за ними наблюдал и думал о несчастной судьбе своего романа, написанного, как ни высокопарно это звучит, моей кровью и кровью моих товарищей. При этом себе как автору я почти не сочувствовал. Зато остро чувствовал свою вину перед Бранко и Остапом, которых принёс в жертву своим писательским амбициям. Ведь, описав их жуткую кончину, я словно бы заставил их снова умереть, пройдя через нечеловеческие мучения. И вот теперь они валяются уже окончательно убитые в мусорной корзине гаршавинского компьютера вместе с истовым христианином Уфуэ Буаньи и моими надеждами увидеть своё произведение изданным. Почему и надежды в мусорной корзине? Да потому что от одной мысли – отправить роман в другое издательство и снова месяцами ждать ответа, – хотелось блевать!