Алина Николевская - Кое-что из жизни воронов и не только…

– Твоя искренность, безусловно, вызывает уважение, – сказал я то, что думал. – Поэтому, скорее, да, чем, нет.

– Ну и что это означает?

– Означает, что я готов заключить с тобою сделку. Ты, кстати, в гульденах берёшь, в долларах или в евро?

– Деньги меня не интересуют, – тихо произнёс он, глядя мне прямо в глаза. – Меня интересует твоя душа.

*

«Каждый должен о чём-то думать, я вот думаю, – а не выпить ли мне ещё рюмочку?» Это была любимая присказка Жака Дорньера, и я подумал, что рюмочка или даже две мне бы сейчас совсем не помешали.

Надо ли говорить, что Локи тут же зазвенел бутылками за моей спиной.

– Возьми. – Он протянул мне стакан, до половины заполненный виски.

Я выпил, потом вернул стакан, изобразив большим пальцем «Ещё». Он снова налил, я снова выпил. И повторил жест.

– Может не стоит? – обеспокоился он, пряча бутылку за спину. – Хватит уже. Ведь правда хватит?

– Хватит, так хватит, – пожал я плечами. – Когда уйдёшь, я всё равно своё доберу.

– Да, – покрутил он головой. – Я, честно говоря, не ожидал, что цена так тебя ошпарит.

Я не хотел с ним разговаривать, но алкоголь заставлял мой язык двигаться, как секундант не желавшего драться боксёра. В конце концов, я спросил:

– А с чего ты вообще решил, что у меня есть душа?

– С того, что она у тебя есть, – заулыбался он, довольный видимо тем, что его не вышвырнули в окно. – Ты волка спас. – Он потрепал по загривку разлёгшегося у его ног Зорро. – И вообще, наличие или отсутствие души определяется очень просто – способен человек любить или нет. Ты любить способен, это сомнению не подлежит. И факт вручения мне души означает для тебя лишь то, что меня ты будешь любить чуть больше остальных. То есть, чуть больше жены, матери, детей, возлюбленной. Кроме этого от тебя ничего не потребуется, поверь мне.

– Ты голубой? – спросил, решив отбросить церемонии.

– Начинается! – Он завёл свои серые глаза к потолку. – Не ожидал, что ты мыслишь так примитивно. По-твоему, любить – это обязательно совокупляться? Да любить – это, в первую очередь, болеть за человека, переживать, вопить от радости за него и выть от обиды!

– Значит, ты хочешь, чтобы я за тебя переживал, вопя и воя?

– Да, – с серьёзным видом кивнул Локи. – Именно этого и хочу. А ещё я хочу, чтобы ты был счастлив и как писатель, и как человек. А счастливым ты сможешь стать, только если отомстишь Гаршавину. Конечно, писатели – особые люди. Все свои грехи и безумства, несчастья, любовь без ответа, физические недостатки, болезни, нужду, разбитые надежды, горести и унижения они могут обратить в материал и преодолеть, написав об этом. Всё недоброе, что с ними может случиться, они властны изжить, переплавив в тексты. Но подумай, хочешь ли ты изжить подобным образом душевную травму, которую тебе сознательно нанёс главный редактор «Гранады», фактически опустивший тебя? Если хочешь, то давай, пиши психологический роман, переживай в нём заново своё унижение, чтобы к концу заполучить катарсис – очищение состраданием и ужасом, в котором, кстати, Аристотель видел смысл искусства.

Локи продолжать вещать в том же духе, а я, представив себя за работой над романом, где мы с Гаршавиным – в качестве главных героев, содрогнулся от омерзения.

– Ага! – заорал Локи, бросив на середине очередную высокопарную фразу. – Не хочешь?! Не хочешь писать об ублюдке, пошёл он в етунхейм!

– Не хочу, – сказал я, отбирая у него бутылку. – И душу тебе продавать не хочу.

– О-хо-хо-хо-хо-хо, – завздыхал он, театрально обхватив руками голову. – Вольно же вам, людям, благородный акт вверения души называть «продажей»! Это всё старик Гёте виноват, сколько страстей вокруг доктора Фаустуса наворотил! А Фаустус, между прочим, Георг Сабеликус, был до встречи со мной простым бродячим астрологом, мечтавшим осесть в каком-нибудь тихом немецком городке. И таким городком мог стать для него Эрфурт, поскольку он составил для епископа Эрфуртского несколько удачных гороскопов. Но против Георга Сабеликуса усиленно интриговали монахи местного монастыря и настоятель церковь Северикирхе, обвиняя его в следовании практическим руководствам по магии – гримуарам, запрещённым инквизицией. В воздухе уже пахло дымом костра, на котором Фаустуса обязательно поджарили бы, если бы не вмешался я. Доктор вверил мне свою душу, а я разобрался с церковниками, устроив для монастырской братии то, что вы называете полтергейстом. Монахи разбежались, а настоятель церкви Северикирхе посвятил остаток жизни счастливому времяпрепровождению – выращиванию роз, ибо Мунин лишил его памяти.