Марина Леванте - Политиканиада, по линии ада

Этот кусочек всегда выглядел очень аппетитным, весь такой дырчатый, словно соты с пчелиным мёдом и такого же янтарно-жёлтого цвета, и с него, казалось, стекали даже капельки белёсого жира, что застывали и зависали на вороньем клюве. Но никогда, ни разу, эта ушлая каркающая птица, что вороватым, бегающим взглядом осматривала окрестности сверху, не выпустила изо рта вожделенную, с такой лёгкостью доставшуюся ей пищу насущную. Сколько лиса не просила, сколько не умоляла, прокаркать ей на ухо про то, как жить, кому хорошо, а кому всё ж таки плохо, ворона знала своё место, сидела на ветке и всё тут, крепко стиснув клюв, в котором зажала свою добычу иностранного происхождения. Просто она давно уже проложила себе вовсе не терновый путь, а прямую дорогу, вымощенную добрыми пожеланиями и непосредственно в рай, а не в ад, как оно бывает по обычаю, далеко за пределы их родного царства, куда она украдкой и летала за тем сыром, что назывался «голландским», и которым не желала она делиться не только с лисой. Но зато каркать ей никто не запрещал, чем она и пользовалась, всё, подстрекая обитателей этого разросшегося, плодоносящего леса, к свержению царя зверей льва.

Зачем она это делала, никто не понимал, ведь она же, вроде собиралась провести в своём гнезде всю свою жизнь, и жизнь у неё была вообще-то, почти, что тот белый сахар, приправленный жёлтым сыром, приготовленным из молока настоящей коровы или овцы.

А не понимал её никто ещё и потому, что звери не привыкли гадить на своей территории, и своих народившихся щенков волков и лисиц, как и птиц и синиц приучали с детства не справлять свою нужду прямо в гнезде или в норе. Им там предстояло расти и может быть, учить и своё потомство всем премудростям жизни, тоже не покидая родного логова, что пахло родительским теплом и уютом, напоминающем о тех, кого уже не было в живых, но разорять собственное, пусть и чуть изношенное гнездо никто из них даже не собирался. Его можно было подремонтировать, как и навести периодически нарушаемый карканьем вороны баланс в лесу.

Но находились же у этой чернопёрой бестии молодые слушатели, юные и не опытные, как и она сама в молодости, которым она не успела ещё надоесть своим заунывным и однообразным карканьем… Ибо многим казалось, будто она, всё так же, сидя в середине своего старого уже начинающего разваливаться гнезда, одну и ту же макаронину со смаком наматывает на одну и ту же ржавую вилку, доставая её, словно фокусник, из одной и той же кастрюли с уже давно остывшей водой. И эти звери проходили мимо той сосны, на которую взгромоздилась очень давно эта птица, даже лиса, пробегая каждый раз мимо, не останавливалась внизу ни на минуту, она знала все басни стареющей вороны наизусть и про тот сыр, что был, конечно же, вкуснее их местного тоже.

А тем временем лев – царь зверей и придворный кабинет его королевства тоже не молодел и стал допускать ошибки в своём правлении. И вот тут-то ворона, на которую давно все махнули лапой и крыльями и даже не замечали, ни то, что не слушали, и воспряла почти из забвения…

***

Она стала собирать стаи птиц, устраивать собрания среди зверей, уповая в основном, на тот неоперившийся ещё желторотый молодняк, что являлся её единственным электоратом, которому всё пыталась внушить, насколько вкус её любимого голландского сыра лучше и ароматнее, чем родное, посеянное зерно на своих полях и равнинах, которые уже начинали вытаптывать те, незнакомые звери, что проживали в долине, куда вечно наведывалась недовольная своей жизнью, а больше всенародной, ворона. Там её подзуживали, пели хвалебные оды прямо в её развесистые, словно родимая плакучая ива, уши, которые сладострастно внимали всему тому, что в них неслось на каком-то малопонятном щебетанье.

Но, как напакостить, ворона всегда понимала, и потому эти речи от незнакомцев, были для неё музыкой, ставшей позже хитами в исполнении уже тех, кто только что находился рядом, но не знал даже, что за их лесом находится другой – дремучий, непроходимый лесопарк, в котором с лёгкостью можно было затеряться, не зная наизусть все тропинки и выложенные зверями совсем иных пород, дорожки.

Да, те животные и птицы, что обитали в том дремучем парке, и жили по своим правилам и порядкам. И правил ими совсем другой царь, лев белого окраса, альбинос, и видел потому он совсем по-другому всё своё мироустройство. У него, как и у всех диких кошачьих, что появлялись на свет не полосатыми или жёлто-коричневыми, были проблемы с глазами. Этим всё и обуславливалось. Видение происходящего в ином спектральном аспекте, потому и жизнь в одной полосе проживания сильно отличалась от той, в которой всё обитала недовольная и всё каркающая ворона. Но звери, которые ходили под началом альбиноса и те, что были под покровительством льва-царя зверей обычного цвета, всем были довольны, тем более, что мало кто воровал сыры в дырочку у другого, а потом, усевшись на самой верхней ветке своего любимого дерева, на случай, если несогласные с ним, достанут его, как та птица в чёрном, но уже линялом оперение, что всё хвастливо карканила оттуда, как же душка он хорош и как хорош тот, кто его выращивает, выдерживает и производит. Что означало, что хоть ей и так хорошо, потому что только ей достался столь лакомый кусочек, неведомого для остальных вкуса, но всё же, она – такая жалостливая, такая сочувствующая птичка, эта милая симпатичненькая Каркушенька, почему только с глазами, словно у кота, в часах с маятником, которые бегают туда-сюда, туда-сюда, что обеспокоена тем, чтобы и все остальные её знакомые пернатые и мохнатые могли наслаждаться тем, что имеет она в своём клюве уже сейчас.

Читать дальше