Татьяна Михайловская - Крымский мост

Как вернуть эту веру? И верность? Душевные силы… А разве они ушли? А разве Отечество кончилось? Господи, как хочется душе выговорится. Будто мусор из сада выгрести, после зимы. Такая «куча мала» в голове. Оттого и усталость. И цепляется память за далёкое слово, за ранимые строки, как ветер в саду за обрывок бумаги… Смеяться хочется. Смеяться и плакать. Мучиться бессонницей и засыпать на рассвете. Обижаться и обижать. Спорить до хрипоты или петь до одури. Да и всё нам одно – что петь, что молиться. Такой менталитет у народа. Считать, что никто лучше меня не понимает. Никто больше меня не любит. И каждый поёт, не произнося слов, и думает, что это только его душа чувствует и поет: «…Счастьем и болью вместе с тобою. Нет, не забыть тебя сердцу вовек… Здесь отчизна моя, и скажу не тая: „Здравствуй, русское поле, я твой тонкий колосок…“»

«Кали-Ола». Где-то вблизи Севастополя. Здесь и сейчас

Звездопад освещал темнеющее провалами космоса ночное небо. Тем, кто любовался сгорающими в атмосфере исполнителями загаданных и незагаданных желаний, казалось, что гвозди, сдерживающие плоть космоса, наконец не выдержали его напора. Прорыв…

Пожалуй, так и было.

– Пожалуй, слишком холодно, – она натянула поверх обнажённого тела его серый, ещё несколько лет назад ставший просто колючим шерстяным мешком свитер.

Он не откликнулся, лишь слегка приподнялись над закрытыми веками брови в знак удивления.

Слишком холодно. Жара будет потом.

Завизжали сервомоторы купола, открывая две огромные створки крыши. Людям хотелось неба. Люди его получали.

Снова тишина.

Заброшенная обсерватория на самом краешке Крыма. Где-то вдалеке можно разглядеть невооружённым глазом огни ночного Севастополя 1 1 Севастополь – в переводе «Достойный поклонения». Примечание Артёма Фаулера . Город не спит. Как можно спать здесь? В краю, зажатом меж двух морей и миров: грязного Чёрного и пшеничного светло-тканого Степного, среди похороненных, почти мифических городов прошлого и бетонно-стального безумия городов настоящего.

Нет, здесь нет всего этого. Лишь обман памяти и фантазии двоих…

– Морская? – он всё же очнулся: видно, одна из падающих звёзд вернулась из глубин мироздания вместе с его душой.

Её очередь молчать.

Теперь будет говорить море…

Чёрное? Степное?

Море Грёз.

– Одиссей возвращался к Пенелопе. Нет. Может, к Итаке? Своей родной женщине… Может ли земля, пусть и родная земля, быть любимой женщиной?

– Но ведь целая звезда смогла…

– Чиар?

– А ты знаешь другую?

– Знаю, мой маг, знаю.

– Одиссей возвращался домой. Упорно, без надежды вернуться, без надежды остаться… собой. Собственно, вернулся не он. Не тот он , что уходил в море, к Трое, за безумным призом – Еленой, обещанной не ему. Пенелопа не простила бы.

– Но ведь простила остальных.

– Блажен незнающий.

– Блажен неверующий.

– Ещё скажи «недумающий», – её глаза смеялись отсветом осыпающегося звёздами неба, больше, чем её улыбка, а он и не видел в ней застывшей печали. – Он обещал вернуться и вернулся. А ты обещал мне расстаться. Но мы до сих пор вместе.

Небо вспыхнуло последней, самой яркой вспышкой акоритовой звезды, коей не суждено добраться больше домой.

Он засыпал…

…Марина. Морская. Я не вернусь…

Сейчас. Но уже не здесь

– Бо-ом. Бо-о-о-ом! Бо-ом… – бьёт большой колокол. И тут же множество малых вторят блаженным звоном своих серебряных язычков. Кого-то отпевают. Кого-то хоронят.

Меня?

Под мокрыми от крови ладонями шершавая твёрдость векового дуба. Почти сталь. Уже почти неживая. И колокола! Колокола – не выросшие ли это плоды в его ветвях?

Странно и страшно. Я впервые там, где не был. Не был ни в одной из жизней. Пусть и помню их тысячи. Неужели на легендарной дороге колоколов?

И память оживает, начинает раскручиваться спиралью в бесконечность. И вот я, как пушкинский кот, начитавшийся сказок, иду по цепи своих рождений налево…

В память. Налево от «Сейчас»