Владимир Бумаков - Записки путешествующего провинциала. Вы никогда не запомните свой самый лучший день просмотра телевизора. Путешествуйте…

Но мы с ней еще обязательно побеседуем. История не закончена.

А читатель уже из рассказанного может понять, какая она была, жизнь за много лет до нас.

2006 год

Ездить нам приходится конечно много. И дороги нам встречаются большей частью, как мы их называем – военные. По другому быть и не может, ведь добраться надо до мест заброшенных и дальних, где мы ищем подземные следы той войны. На «войну» и дороги военные.

Мы знаем практически все о том, где в наших местах в ту войну немецкие и советские солдаты делали свою кровавую работу. Но на этом наши точные знания заканчиваются. И прибыв в лесную чащу или на заросшее травой поле, мы начинаем работать, чтобы вдобавок понять, КАК это было.

Давно по этим полям, лесам и болотам не мечется безжалостный и кровожадный дух войны, нацеленной на тотальное уничтожение противника. Большей частью исчезли мощные линии обороны, заросли окопы и траншеи, запаханы и засыпаны блиндажи и капониры. Но как показывает копательская практика, изменив внешний облик земной поверхности после той войны, наши послевоенные поколения не выполнили до конца свой долг по отношению к гражданам своей страны, бросившим на жертвенный камень в момент наивысшей опасности для Отечества свои жизни и здоровье.

Угли сгоревшей на этой территории войны так и остались лежать в земле – единственном хранилище, которое цепко держит доставшееся ей «имущество». Угли того кровавого костра – это не только железо и сгнившее дерево блиндажных перекрытий и отбортовки траншей и окопов. Это и останки советских граждан – солдат и командиров Красной Армии. Павших и ненайденных. Забытых. Их – целые батальоны. Без номеров.

Их кости в послевоенное время поливали на полях удобрениями, из-за чего они растворились окончательно. Их не удосужились достать из обвалившихся блиндажей и захоронить хотя бы у дороги в те годы, когда это можно было сделать достаточно легко. Теперь же их – тех, кого нам повезло обнаружить, приходится забирать у приютившей их родной земли только в результате долгого ковыряния затвердевшей на жаре глины, из заливаемой грунтовыми водами земляной жижи, расплетая сгустки корней, выросших на их останках деревьев и кустов.

Иногда, правда намного реже, чем наших, мы находим останки немецких солдат. Их мы отбираем у незавоеванной ими земли так же тщательно, как и наших. Дело не в азарте. К ним у нас нет ни злобы, ни желания поглумиться над поверженным врагом. Повергли их наземь не мы. Останки немецких солдат мы отдаем представителям германского союза по уходу за могилами павших военнослужащих. Они и решают их дальнейшую судьбу. И еще момент. Незахороненных немцев в нашей земле осталось намного меньше, чем наших. И это несмотря на то, что молотили их наши нещадно. Что в 41-м, что в 44-м. И намолотили, надо сказать немало. Тут дело в том, что немцы своих погибших старались не оставлять на поле боя. Это – традиция их армии. Даже в условиях сильного давления наших войск у немцев всегда работали похоронные команды, которые даже под огнем выносили своих павших солдат. Хоронили они их, правда, зачастую где попало. Но хоронили и вносили в свои документы сведения о погибших. Нашим бы такое обращение.

Работа на бывших позициях той войны имеет еще один немаловажный для нас результат. Мы имеем возможность проверить в буквальном смысле на местности ту или иную архивную информацию, содержащуюся в боевых донесениях, мемуарах.

И иногда обнаруживается, что описываемые в докладах, донесениях или воспоминаниях события на самом деле не могли происходит так, как их представляют авторы и исполнители этих документов.

Как-то раз к нам попала копия донесения о прорыве нашими подразделениями тактической обороны немцев в районе одного из озер. В донесении наших войск, направленном в вышестоящий штаб указывалось, что оборона немцев состояла из нескольких линий, была насыщена артиллерией, а в момент ее прорыва нашими войсками еще и поддерживалась немецкой штурмовой авиацией, активно действующей по нашим войскам бомбами и пулемётно-пушечным огнем. Изучив это донесение, мы приехали в указанную в нем местность и принялись активно искать следы того боя. Надо отметить, что после войны те места не претерпели значительных изменений. Две деревеньки, за которые шел бой, после войны так и возродились. Место как было глухоманью, так и осталось. С раннего утра до темноты мы в несколько металлодетекторов «чесали» эту территорию. Нашли две недлинные траншеи, которые по выкопанным из них «признакам» были идентифицированы как советские; пару наших же блиндажей. Было непохоже, что тут велся сильный встречный бой. Тогда мы пошли в сторону немецкой обороны, ожидая увидеть остатки многоэшелонированного рубежа. И обнаружили три блиндажа и короткий, метров 20 окоп. Все! Больше ничего немецкого в этом месте не было. Но что окончательно убедило нас в «некоторой неточности» изученного нами донесения, так это практически полное отсутствие, как мы называем, настрела, т.е. гильз, осколков, пустых пулеметных лент, дисков. Вообще, «боевняка», т.е. хлама, непосредственно связанного с активным боем не было! И это при упомянутом в донесении массированном применении немцами авиации с малых высот. На большой проверенной территории мы нашли десяток стреляных гильз от пистолета ТТ и несколько гильз от немецкого карабины «Маузер-98к». А где же кучи стрелянного «гильзья» от немецких штурмовиков? После войны все собрали? Из земли все повыковыривали? Если на прорыв обороны шел батальон, как указано в донесении, то это, при описанной плотности вражеской обороны, было бы связано с активным огневым противодействием противника – использованием минометов, пулеметов. Все эти механизмы выбрасывают из себя очень много железа. Про авиацию и говорить не приходится. Та должны была буквально засыпать все вокруг гильзами.