Алла Боссарт: Барабанные палочки (сборник)

Юльке тоже было тревожно – по другой, правда, причине. Не нравилось ей ружье в траве. Разбуженная воплями у костра, гитарой, дико блеющей в Васиных лапах, самим огнем, с треском жрущим воткнутую вертикально сухую елку, – медведица бродила пока еще далеко. И Юлька изо всех сил старалась дать ей знак, чтоб шла прочь, что Игнатьич не промажет: давай, топай отсюдова, мамочка, золотая-дорогая, топай к своему мишутке, не трещи, миленькая…

Придвинулась поближе к мастеру, положила холодную ладошку на трехпалую клешню.

– Анатолий Игнатьич, – шепнула, – а зачем ружье? Звери ж к огню не подходят?

– Я другого зверя опасаюсь, Юляша… Поняла меня?

И зверь этот, будто его позвали, немедленно за их спинами вырос.

– Тихо, Маша, я – Дубровский! – сообщил Васька мастеру под общий смех и вдруг гаркнул в самое ухо: – Отбой!

Анатолий Игнатьевич нашарил ружье, но здоровенный сапог больно наступил ему на руку, и Василий Хромов скомандовал в темноту:

– Вяжи старшого!

Пятеро пьяных и совершенно очумевших мальчишек повисли на сидящем мастере, легко повалили набок, замотали ноги, заломили за спину и связали руки. Василий же тем временем, весело покрикивая: «Хенде хох, мои цыплятки!», попер с ружьем на девок. Четыре дуры от страшной бредовости происходящего моментально протрезвели, сбились в кучу и с блеянием отступали к палатке, причем толстая Колупаева пятилась на четвереньках.

Колька с пацанами, не разбирая в темноте, куда и кого лупят, катались по траве, по-мужичьи хакая, по-детски всхлипывая и по-черному матерясь.

Андрюха с парой банок вареной сгущенки к чаю шел, как приглашали, «на дым» и попал в самый разгар веселья. Юльке отмахнул, чтоб развязывала Игнатьича, над пацанами пальнул в воздух, отчего клубок немедленно рассыпался, а Васька на выстрел и крик «Брось, сука, пушку!» обернулся, но не успел моргнуть, как «пушка» была выбита из его неверных рук, а сам он валялся с мордой, разбитой столь грамотно, будто над ним работала пара следователей одновременно или трое старших братьев посменно.

– Что ж вы, господин учитель, всякую шваль в лес берете? Не кабак. – Андрюха наблюдал, как Игнатьич в благодарность наливает ему спирта. – Вы не против, бутылочку я временно конфискую? И у господ гимназистов тоже. Вы когда возвращаетесь? Вот я провожать приду и отдам. Лежа-ать! – заорал он, заметив, что Василий корячится с целью встать. – В общем, Анатолий Игнатьич, до утра я тут побуду… А этого мудака, с вашего позволения, завтра лично посажу… Не плачь, горилла! На паром, на паром посажу и в город отправлю. Чтоб воздух не портил.

Вскоре компания, включая Кольку, в присутствии классного лесного мужика спокойного за подругу, от стыда расползлась по палаткам зализывать раны. У костра остались трое. Андрюха достал из рюкзачка какой-то толстый корешок, вынул ножичек – и в несколько точных движений вырезал медведицу с медвежонком на спине.

– Ой, – Юлька выпучила свои совиные глазищи до размера небольших подсолнухов, – точно как моя, ага? – И глянув искоса на Игнатьича, заткнула себе рот обеими ладошками.

– Да ты мастер! – Игнатьич с уважением пошевелил бровями. – Учился где или так?

– Да всяко бывало… – Андрюха протянул фигурку Юле, а благодарному Игнатьичу свою кружку. – Давай, Толян, еще по чуть-чуть. Снимем стресс.

Из палаток неслись храп, неразборчивая ругань пацанов и придушенный смех до отчаяния глупых девок.

Вскоре, по-щенячьи свернувшись на одеяле рядом с надежными дядьками, в надежном лесу, под надежным небом, у надежного огня, зажав в кулаке надежную мать-медведицу, уснула Юляша.

Скульптор Андрей Филин растянулся на просушенной и проветренной за лето, теплой, укрытой длинными иглами и мхом земле и глядел на звезды, среди которых различал только Полярную поблизости от двух популярных ковшей, неизвестно почему зовущихся «медведицами». Задумчиво спросил:

– Скажи-ка, дядя, а ты хорошо вообще знаешь своих этих… бойцов?

Анатолий Игнатьич прикрыл спящую Юльку телогрейкой. Пожал плечами:

– Ну дак… Всё ж на глазах. Знам, как не знать…

– А вот ты знаешь, что эта девочка, Юля эта вот – что она со зверьем общается… Ну как своя, будто сама зверек?

– В смысле? – не понял Игнатьич.

Андрюха, по-прежнему глядя в небо, рассказал мастеру, как чуть не рехнулся со страху сегодня утром на поляне у ручья.

Игнатьич реагировал неожиданно спокойно. Неторопливо прикурил от уголька, открыл ржавые под ржавыми усами зубы.