Любовь Аяме: 13 историй о любви и боли. Рассказы

Елена не любила это свое тело. Оно даже не было похоже на тело. В нем было слишком много бесполезной плоти, слишком мало мышц, кости были слишком хрупкими, а ногти – ломкими. Она привыкла к другому телу, которое надевала редко, как вечернее платье, но с неизменным удовольствием, потому что другое ее тело было свободой идти куда хочешь, делать то, что хочешь… это ее тело такой роскоши не позволяло.

Но человеческое тело было нужно ей для того, чтобы ходить среди людей и говорить с ними. Оно давало ей безопасность, в то время как то, другое – свободу. Иногда Елене хотелось, чтобы у нее было одно тело и для особняка, и для леса, но это было невозможно, и, вспыхнув, Елена быстро смирялась. Может быть потому, что Елена такой родилась у и нее было все время на свете, чтобы привыкнуть? Она знала, что новообращенные очень страдают, понимала, почему – но никогда не смогла бы почувствовать то же самое потому, что в отличие от них всегда была расколота надвое и соединена только узкой полоской лунного света.

Елена вздрогнула, схватившись за край ванной. Когда рука Густава легла на ее плечо, она чуть не укусила его, но вовремя опомнилась. Не чужой, свой; принюхиваясь, она успокоилась. Последнее время это случалось все чаще. Второе тело указывало первому что делать, и первое повиновалось прежде чем успевало вспомнить, что именно оно отдает приказы.

– Мадам? – Густав внимательно на нее смотрел и держал губку по-особенному вывернув кисть… как нож. Елена смотрела на него исподлобья, не узнавая. Она смотрела на него, но видела охотника. Кровь с ножа капала на яркие желтые листья.

Елена тихо зарычала, шерсть на ее загривке встала дыбом. Она сидела в ванной, но не чувствовала тепло воды: ее ободранные бока обжигал осенний холод. В пробитой груди болело, но она была еще жива. Охотник крикнул что-то через плечо, не выпуская из рук нож. Было страшно, очень страшно. Вместе со страхом в ней, как ведьмином котле, бурлила злоба. Больно. Он сделал ей больно. Она хотела передать свою боль ему. Она ждала, пока он подойдет поближе. Она видела, как дернулся его кадык и оскалилась…

– Мадам, – Густав поднял руки вверх, показывая, что не держит ничего, кроме губки. – Вы меня слышите, мадам? Это я. Вы знаете меня с детства. Я служил вашему отцу, матери, брату и вам, всей вашей семье. Я не сделаю вам ничего плохого. Я просто вымою вас, как вы и хотели.

– А. Да, – Елена кивнула. Ее ногти царапнули по бортику и содранная эмаль посыпалась в воду. Густав казался спокойным, но она знала, что он встревожен. Когда такие вещи происходят с кем-то вроде нее, это значит, что его зовет лес; чем чаще они случаются, тем громче зов.

Густав потянулся к полотенцам:

– Если вам плохо…

– Нет, – Елена следила за каждым его движением, пока он снова не наклонился к ней. – Я хочу, чтобы ты закончил.

Когда Густав окунул губку в воду, отжал и провел от ключиц к животу, обводя грудь, Елена закрыла глаза. Ей нравилось как он это делает – скупыми, точными мазками. Когда он спустился к животу, оценив изменения в кровотоке, она причмокнула – у него начали слабеть пальцы, а запах стал сильнее. Елена раздвинула бедра, не открывая глаз.

Шероховатость губки приятно щекотала кожу. Широкие, долгие мазки – от паха к коленям, легкие тычки под коленями, вот губка обводит ступню, которую Елена высунула из воды и положила на край бортика, уперев Густаву в бедро. Она приоткрыла глаза, чтобы посмотреть на него – крупный нос, знакомая щеточка усов, бледное лицо. Выражение лица не напряженное, нет: сосредоточенное. От воды, стекавшей по ноге Елены, брюки Густава быстро намокли, от мыла остались белые разводы – эта пара была безвозвратно испорчена. Елена напомнила себе выписать ему чек на новую форму.

Густав взял Елену за щиколотку, как скрипку за гриф, и принялся вычищать грязь у нее между пальцев. Потоки мыльной воды стекали по его рубашке, по брюкам, облепившим колени. Колени у Густава были костлявые, обтянутые намокшей тканью, они выпирали, как у скелета. Елена разглядывала их и чувствовала странное восхищение перед ломким, угловатым каркасом, скрывавшимся под одеждой. Она могла бы легко перекусить ему ногу, когда была в себе. А он нянчился с ней, как с ребенком. За деньги или из уважения к памяти отца, который привел Густава в дом еще ребенком? Скорее всего, и то, и другое.

После того, как Густав вымыл Елене голову, массируя затылок, он взял душ, держа его немного на отлете, как хлыст, и долго регулировал воду, выправляя струю и подкручивая то один, то другой кран. Когда Густав счел, что вода точно такая, как надо – не слишком холодная, не слишком горячая, – то полил Елене на ладонь «на пробу»; пошевелив пальцами, она кивнула.