Густав относился к мытью Елены как к ритуалу. Каждое действие следовало в определенном порядке. Все началось с того, что Густав принес с веранды плетеное кресло и положил на его сиденье маленькую атласную подушечку, которая уже дожидалась их в ванной. Он помог Елене сесть в кресло и она села, вытянув ноги и поставив их на вторую подушку, вышитую розовым бисером, которую Густав подложил ей под пятки. Елена потребовала термос с какао, остывшим, с расползшимся зефиром, тот самый, из машины, и Густав принес ей какао. Когда Елена скрутила крышечку и начала пить, Густав взял пробку на длинной медной цепочке и заткнул слив. Он проверил пробку, прижав ее двумя пальцами, и открутил медные краны со вставками из зеленой мозаики.
Вода громко била по белому эмалированному дну, а, когда ванна начинала наполняться, вода плюхала и шлепала еще громче. Запахи перестали донимать Елену и наступила очередь звуков. Вода – барабанящая, хлюпающая, тихо плещущаяся – билась не об ванну, а о барабанные перепонки, и от этого у Елены началась мигрень. Стараясь не думать о том, что голова вот-вот расколется на части, Елена допила чуть теплое какао, глядя в высокое, потемневшее от сырости и времени зеркало на стене. Ее отражение казалось пастельным и размытым, как старинная фотография. Елена свирепо думала, что запустит в зеркало чертовым термосом, на этот раз точно запустит, и пусть оглушительный хруст и грохот разбитого стекла дадут мигрени ее прикончить.
Елена так хотела это сделать, что у нее пальцы немели от возбуждения, но она сдерживалась. Самым главным для Елены в жизни была дисциплина. Она знала, что бывает с теми, кто не держит себя в руках, не терпит запахи или шумы, не сдерживает злость, голод или похоть. Лес звал их чаще, чем других, и в конце концов они уходили, растворялись в нем как одинокая маршмеллоу – в какао. Но в глубине волчьей души они помнили, что были людьми, и сначала подходили к околицам и заглядывали в окна, а потом начинали поджидать детей на окраинах. Те, у кого получалось особенно хорошо, переходили на взрослых. Но их всех убивали в конце. Так заканчивались все сказки о больших злых волках.
Когда ванна наполнилась, Густав подошел к креслу Елены и церемонно подал ей руку, словно приглашая на танец. Она благосклонно оперлась на его ладонь, оставив термос в кресле вместе с одеялом, и залезла в ванную.
Густав много раз видел Елену голой, но всегда держался так спокойно и скромно, что она не смогла бы его ни в чем упрекнуть даже если бы захотела. Но, когда Густав видел ее голой, он начинал пахнуть по-другому. Елена хорошо знала этот запах, отдающий ежевикой и жирными зимними гусями. Запах поднимался медленно, потому что Густав боролся с собой до последнего, вот только тело плохо слушалось и в конце концов его выдавало.
Елене нравилось думать, что, хоть она вынуждена бороться с собой каждую луну, Густав борется с собой каждый раз, когда видит ее без одежды. Он не говорил лишнего, не держался за локоть Елены дольше положенного, помогая ей перебраться через бортик, а, когда смотрел на нее, в его взгляде отражалось любезное «мадам». Его чувства были такими же сдержанными и опрятными, как и он сам и, пока Густав держал их при себе, они не могли Елену оскорбить.
Густав достал из шкафа ящик с натуральными губками и коробочку с мылом. Производитель утверждал, что мыло не пахнет, но мыло пахло, просто недостаточно сильно, чтобы человек мог его почувствовать. Густав закатал рукава и снял галстук. Когда он набирал воду, то прижимал галстук рукой, но перед мытьем всегда снимал его, чтобы не мешался. Елена сидела в начавшей темнеть воде и терпеливо ждала, обхватив руками колени.
Густав погрузил губку в воду, давая ей напитаться, вынул ее и отжал. Смочив мыло, он принялся методично натирать им губку, пока та не вздыбилась белой пеной. На внутренней стороне руки у Густава виднелись широкие и длинные белые рубцы. Елена смотрела на них и думала, что Густав был на войне, а она вспоминала об этом только когда он расстегивал манжеты. Брат Елены тоже ушел на войну. Они смеялись, что в полнолуние он может служить за двоих, поэтому ему нужно назначить двойное жалование. А потом они получили письмо, и отец сказал, что теперь они знают: не только серебряные пули, но и газ может убить человека, иногда бывающего волком.
Как следует намылив губку, Густав принялся размашистыми движениями тереть Елене спину. Он попросил Елену наклонить голову, чтобы промыть под волосами, выпутывая застрявшие в них веточки и листья. Когда руки Густава были так близко, Елена слышала, как бьется его пульс, отзываясь во всем теле. Внизу живота пульс звучал глуше и сильнее, пульсировал дробно, как маленький барабан, и тело Елены стряхивало дрему, отзываясь на звук разгоряченной крови.
Читать дальше