Сергей Васильев - Страна мучительных грез

Подобного рода идеи уже принимались на веру из тех же книжек мага Кастанеды, влюбившись в которого мы своей компанией мечтали уехать в Мексику и найти там учителя магии Дона Хуана. Конечно, эта идея не намного безумней, чем та, которой был заражен я, а ведь мы все были в первую очередь сильно привязаны друг к другу, делясь самыми тайными мыслями и потаенными мечтами, несомненно, сливаясь в своих поисках и рассуждениях в почти целое, где идея одного могла сразу стать идеей другого без вмешательства какой-либо критики, или ради того другого, тем более моего обожествления, при котором, несомненно, отводилась не последняя роль в великой судьбе моей и моим друзьям. И все они уверовали почти по привычке, ведь я часто занимал лидирующую позицию в отношениях с друзьями, которых толпами собирал на огород для тяжелых работ, и совершенно не слышал от них жалоб, заставляя поверить в то, что лучшим образом время и не провести. И если твое убеждение не одиноко, оно имеет гораздо большие шансы на продолжение своего существования, и, надо сказать, тот парень, который разбудил первые подозрения о моем сумасшествии, был не из моей компании. А когда обществом человек наречен уже сумасшедшим, это начинает делать его вообще чужим для всех, ведь если ты не показываешь всем свою разницу с потерпевшим, присоединяясь к почти прямому осуждению, то ты сам такой, как он, и это принялись делать многие, забыв мигом свое недавнее уважение как страшную ошибку в жизни. Как у Пушкина: «Да вот беда: сойди с ума, и страшен будешь как чума».

Больше всего меня удивляло, что вдруг мне стали что-то совершенно грубо вдруг выговаривать, например, «отстань», да так, знаете, как собаке. Ведь это вызывало резкую, глубокую обиду, и, кроме того, ведь лично мне было совершенно неясно, почему вдруг такая наглая злость и хамство, и больше всего непонятно, как бог вдруг да воспринимается всеми в таком явно оскорбительным тоне. Не мог понять, что с какой стати смеются надо мной, считают сумасшедшим, когда я на самом деле так умен и крут. Полюбившаяся девушка вообще заставила страдать, когда, повторюсь, сказала, что надо мной все смеются, я в это просто не поверил и с тяжелым чувством оскорбления решил покинуть поселковую молодежь, уже отправившись по протекции с не меньшей дичью в голове родителей на прием к психиатру, которой было затруднительно уже с испорченным злыми людьми настроением доказать верность своей идеи. И я попал в больницу. Уговаривать меня туда лечь было, думаю, для них делом довольно простым, мне, с горем в душе, все равно было где скрываться. Пусть с обидой, но с еще маниакальным подъемом, вихрь которого не собирался утихать, я уходил от свободного общества. И мои взгляды, вместе с влюбленностью в идеи этого нового для меня мира, вместе с чрезвычайно фантастичными внутренними во мне движениями и страшным пылом сумасшедшего отчаянья… Уже осел в психиатрической клинике, в этом омуте бесчисленных тревог тех, кто уже никому не нужен, страшных, сошедших с ума людей, раздражительной и жуткой компанией, участником которой я стал теперь на неопределенный срок. Не понимая всего ужаса происходящего со мной, я искал здесь свое место, но уже не говорил никому о божественных идеях, которые здесь были совершенно не кстати среди всего мучения, царившего в чувствах людей, окружающих меня. Я все собирался как-то вырваться, еще не верил в то, что моя свобода теперь пресечена, что я надолго вдали от родного очага, и железные решетки угрожающе давили огонь моей жизни, все время напоминая мне об этом жутком ограничении воли.

Конечно, в таких условиях очень нелегко сохранять свою жизнь, и каждый здесь только еще больше ломался, уродовался, опустошаясь памятью о жизни в свободном мире. Главное – это жестокое, коверкающее душу раздражение, помню, уже многие годы спустя мне снилось оно в кошмаре, в том туго забитом людьми заведении, которые толпятся тесно-тесно, терпя друг друга с огромным усилием, переживая жестокую невероятно муку соседства с себе подобными – эмоционально неуравновешенными, потерявшими контроль над собой товарищами. И что это пребывание среди них приносит каждому, кто там живет, сильную травму, озлобленность, а главное, как я, впоследствии убедившись на собственном примере, понял, влечет за собой перенимание симптомов болезней: ты начинаешь думать и чувствовать себя так, как тот, кто пребывает на соседней койке, заимствуя у него даже казавшийся лично тебе совершенно чуждым процесс ненормального поведения. Помню мой страх превращения в того, уже много лишенного рассудка человека, по внешним чертам лица которого прямо видишь отталкивающее звероподобие, жуткое существо, забитое и отдрессированного местным персоналом. И вот в первый раз, когда я попал в больницу, а забегая вперед скажу, что попадал я много раз, и, надо сказать, очень подолгу лежал так, что полжизни и пролежал, так вот, первый раз было еще ничего, меня, по крайней мере, никто не обижал, и относились окружающие с достаточным уважением. Но жизнь проходила в тисках раздражения, боли и отчаяния, надо сказать, маниакальная энергия совершенно не гарантирует полного комфорта, но вместе с тем я не успокаивался и был пьян и весел. И еще, что все же приятно, – умные люди. Да, здесь можно встретить их, одаренных, талантливых, очень интересных, таких высококультурных, каких в жизни, пусть еще очень короткой, я не встречал и уж тем более не общался. Меня переполнял восторг в общении с ними, литераторы, переводчики, имеющие не одно высшее образование, мудрые, обаятельные, пусть даже пьяные своей болезнью индивиды восхищали меня. Сам я мог быть для них сочувствующим добрым умненьким мальчишкой, которого они вскоре полюбили и на равных начали воспринимать. Помимо обаяния, эрудиции и даже шарма были у этих людей и сильно отягощающие их жизнь мучения. А мучения психоза в некоторых стадиях огромны. Я тогда и не догадывался о том, что мне через некоторое время придется испытывать боль, с которой ужиться, поверьте, никто не в состоянии, ее можно лишь ненавистно терпеть, приходя к тяжелым умопомрачениям. Эти умопомрачения случались с этими людьми, и я никак не мог понять всех этих кошмаров, но мне очень хотелось хоть как-то поддержать их в трудные минуты. Я был сбит с толку порывами жестокой болезни внутри тех, кто только недавно был в праздном настроении. Но люди здесь разные. Есть наркоманы, из них ничего ребята попадаются, но это редкость, в основном все подлые и совершенно безнравственные. Я впервые и увидел-то наркоманов именно здесь, их было мало тогда. Один из этих ребят был очень внимателен ко мне и даже находил чем во мне восхититься, в наших с ним задушевных беседах. У меня «фишка» была: думал, что способен к парапсихологии.