Сергей Васильев - Страна мучительных грез

Подобного рода воззрения сопровождали меня, уже сделав одержимым той свободой, теперь, как мне казалось, во всем, и безграничной радостью за будущий мир. Вот так и погрузился я в идеи глубокого безумия, которое руководило всем моим существом, делая жизнь в итоге страшной, очень опасной и совершенно не нужной никому. В институт я пришел во многом уже разбитый болезнью, помню однокурснику рассказывал, что скоро буду известен всему миру и обладаю неслыханными, пусть пока еще не полностью раскрытыми сверхспособностями, но, как ни странно, возможно, даже по достойным своим качествам молодой человек не выдал меня тогда перед однокурсниками. И даже, возможно, моя тайна так и осталась с ним. На занятиях, правда, я работал достаточно неплохо, и маниакальная активность способствовала, как мне казалось, и успеваемости, даже могу сказать совершенно точно, что собрал вокруг себя поклонниц моего ума и завораживающей общительности. Но так как был в целом слаб, при более пристальном рассмотрении, не вынес конкуренции однокурсников и сильно разозлился на их выпады, да так, что не мог больше оставаться в соперничестве, чувства задушили меня, и я готов был к драке, но ушел и больше не видел своей группы, с которой провел совсем немного в целом времени, ведь это был второй курс по моей специальности, но, к сожалению, уже, как вам известно, другого института.

Возвращаясь назад, можно сказать, что первый курс института я пережил, учась в целом неплохо, но, к сожалению, в подавленном депрессивном состоянии, которое, возможно, и готовило этот фантастичный подъем настроения, выставляя его перед собой фасадом. Но это все же не лишило меня возможности влюбиться в знаменитую Публичную библиотеку, где мне очень нравилось проводить время, меня приводил в восторг дух этого заведения, в котором некогда пребывали лучшие умы. Я мог засиживаться здесь часами и даже придумывал поводы остаться, когда была исчерпана моя программа, помогал сдавать предметы и сокурсникам, но не ради именно помощи им, а чтобы писать и писать здесь, в самом лучшем месте на земле.

Теперь вернемся вперед к той ситуации, что вырвала уже с корнем мою способность быть в рядах студентов, а в результате вообще тех, кто душевно здоров. Я превращался во что-то совершенно необычное, вместе с остальными людьми, в существа этой сказочной жизни, и теперь естественная норма для меня была другая, я уверился в происходящем со мной не только изнутри, но и снаружи все говорило мне о новом порядке. Здесь все по-другому для меня было в моей идее величия, в этом комплексе Христа. Я вообще игнорировал и отвергал постулаты устоявшейся обычной жизни, что, собственно, и делал в свое время Христос, удивляя окружающих новыми законами жизни, утверждая себя царем нового мира. Но надо сказать, что нормальной мою жизнь вряд ли можно было назвать, ведь раньше, конечно, возбуждения не бросались так в глаза, но делали меня чересчур веселым и живым подростком, и со временем я как бы выдыхался и становился обессиленным, теряя ощущения, как мне казалось, счастливой своей жизни, оказавшись таким образом в плену депрессивных переживаний и самоупреков. А в этот раз я стал настолько весел, что оказался вполне во власти этого чересчур бодрого настроения, ведь я радовался тому избавлению, которое сделало меня вдруг свободным и уверенным, я сошел с ума, но и сделал шаг в развитии и понимании себя, шаг, который, к сожалению, был роковым толчком к ликованию чрезмерному, повлекшему вместе с собой и безумие, картины которого стали управлять всем во мне. Но и на самом деле я прямо не предполагал, что именно чувства внутри моей семьи, тяжелые и свирепые, не дающие мне покоя, являлись виновниками бегства в психоз. То, что происходило дома, та любовь, которая крохами доставалась мне от родителей, совсем пресеклась с рождением брата, и тяжело мне стало, особенно больно. Вынести это отчуждение я не был в состоянии и просто заявил что я вообще Бог. И принялся играть с такой ролью свою жизнь, неся все невзгоды, которые только может повлечь столь грубое отступление от постулатов нормальной жизни. Ведь мне совершенно твердо верилось в эту иллюзию, и как странствующий рыцарь Дон Кихот, страстно веривший в свое предназначение рыцаря, я, в свою очередь, готов был терпеть что угодно в жизни, оставаясь верным делу бога, которым чувствовал себя, пусть даже это грозило мне лишением благ жизни, понимания окружающих и вообще всяческими бедами, которые таки обрушились на меня за такую убежденность. Но что поделать, разубедить в этой идее меня было очень сложно, когда психоз своим бурным настроением и разыгравшимися во мне страшными фантазиями лично мне не давал ни малейшего шанса быть выдержанным в мире прежних установок и так злобно поджигал своим хмелем, что была открыта дорога только вперед. Необходимо было отрезвление очень мощное, тормоз этим суждениям, прямо пропорциональный их натиску. Это противодействие готовилось психикой, но взрывы маниакальных идей продолжались очень долго и невероятно упрямо.