Ирина Владыкина - Роман = Метро. Мир души и пространство смыслов

– Ну что ты молчишь? Поговори со мной, железная твоя душа.

Офелия села рядом с Петром, и ее пышные бедра свалили с дивана на пол ничего §§не подозревающую пеструю подушку с изображением порваного и залатаного солнца. Ее рука уже лежала у Петра на колене и поднималась все выше. Дышала она тяжело, как загнанный зверь. Глаза ее были зажмурены, ей было как будто стыдно за свою руку, которая жила отдельной, неведомой хозяйке жизнью и поднималось все выше и выше к пока еще застегнутой ширинке Петра. Она почувствовала что-то твердое и молча ликовала, по крайней мере, глаза ее уже были приоткрыты. Она не думала, что будет так легко поднять его мужское ее увядающему женскому. Петр и сам удивился. Это было предательство. Он еще никогда так не злился на своей член, и не чувствовал его отдельным существом.

«Я не могу хотеть эту ужасную женщину», – думал он. Но тело его говорило обратное. И он узнал эту легкую ломоту в груди. Про себя он громко выругался матом, но вслух ничего не произнес. Он боялся обидеть ее. Его мозги сопротивлялись. Нет. Да. Да нет же. Да уж что уж там, да.

Он позволил ее руке расстегнуть свою ширинку, а потом вскочил с дивана и побежал к двери. У дверей она его догнала, упала на колени и заплакала. Черная тушь растекалась по ее детским увядающим щекам.

– Не уходи, – всхлипывала она.

В той же предательской руке мятыми бумажками торчали синие тысячные купюры. Три или четыре.

«Мало, – подумал Петр, – но деньги взял, то ли из жалости, то ли от того, что у него был долг за коммунальные платежи по съемной квартире.

Секс был быстрым и тошнотворно-сладким. Он старался не смотреть ей в лицо, боясь увидеть в них страсть. Он смотрел на картину на стене с изображением красивой 30-ти летней дамы. Это точно была не Офелия. Это была фотография 20-х годов. Пока Офелия пыхтела в области его паха, он пытался понять, откуда он знает эту красивую женщину на фотографии, внутри ощущалась хроническая еле уловимая боль и подступающее сексуальное желание. И через несколько мгновений Петр не мог понять, желание к этой незнакомке с фотографии или к женщине, так усердно старающейся быть страстной. Еще через мгновение он вошел в нее сзади, мощно и наказывающе остро. Но ей понравилось. Ее дыхание становилось все чаще и чаще, а потом она закричала, но как-то тихо и виновато. Потом закричал Петр, не узнавая себя в этом чужом и грубом отзвуке животного инстинкта. Это было странно обжигающе приятно. Но денег он Офелии не вернул, квартирные расходы, так сказать.

Oфелия, милая, странная Офелия, хорошо, что тебе уже 47, иначе противоречия внутри Петра, этого 25-летнего полуайтишника, были бы более ощутимыми.

Была ли она талантлива и для чего писала роман, он не знал. Все, что ему было известно о ней, так только то, что она была актрисой в кукольном театре, а мечтала о большой сцене МХАТа.

– Как меня достали эти сопливые недоделанные детишки, – любила повторять она, – они совершенно ничегошеньки не понимают в искусстве. Эти тупые, наглые, издевающиеся рожицы. Когда они смотрят на сцену, я готова удавиться. И удавилась бы, если бы была смелее. Да, я трусиха. Мне жалко это старое тело. Ну что это за роли? Елочка, птичка, сопливая Несмеяна. А все потому что современный театр в упадке. Чистое искусство, которое выше, ой, даже не знаю, чего, всего, наверное, недоступно этим недомеркам-режиссерам, которые один за одним меняются в нашем театре. Меня всегда не любили режиссеры, и я понимаю, почему. Смотря на меня, они шкурой ощущали свою бездарность. Б-Е-З-Д-А-Р-Н-О-С-Т-Ь правит современным искусством и деньги. А там, где деньги, там всегда бездарность. Как бы я хотела, как бы хотела, Петенька, играть в театре Мейерхольда! Не в современном театре Мейерхольда. Что там делать в современном-то такой актрисе, как я, в этой пародии на авангард? Да-да, всем нравится этот театр, ну пусть. Может, это лучший театр современности. Но театр, который делал сам Мейерхольд, вот это был театр. Я много об этом читала. И порой мне кажется, что я там была. Талантливейший был человек. Душа! Всеволод Эмильевич Мейерхольд. Да ладно, что я тебе все это рассказываю, ты и в театре, наверное, ни разу в жизни не был. По твоей физиономии видно, что не был.

«Да, а почему же я не был в театре? – подумал Петр. – Да ладно, фигня это все».

Размышления Петра прервал почти живой голос девушки: «Станция „Владыкино“. Осторожно, двери закрываются.» Новый круг ада, тысячный, миллионный раз.

Выходя из преисподней метро, он все еще был погружен в свои воспоминания. Но холод -20 привел его в чувства, и он, наматывая на носки прошлогодних ботинок снег непонятного цвета, приближался к пятиэтажке, в которой жила Офелия.