Татьяна Полуянова - Младенцы спали без улыбок. Рассказы

Дети протянули Деду Морозу мешок со своими игрушками.

– Отвезите их в 1985 год! – сказал Саша. – Пусть там тоже дети порадуются!

– Забавная ситуация получается, – заметил Андрей, – когда собственные дети в твоё детство подарки посылают!

– Счастья вам и удачи, – прощался со всеми Дед Мороз Афанасий, похожий на Шона Коннери, только моложе.

– А к вам я попозже заеду, – шепнул он на ухо тёте Наташе.

Проводив необыкновенных гостей, взрослые сели за стол. Дети вернулись в детскую. Семейки Шрэков там уже не было. Емели тоже.

Зато в аквариуме притаилась и хитро подмигивала забытая им щука.

Старший брат Генка был моим кумиром и образцом для подражания. Генка смело прыгал в речку с моста, издали попадал ножичком точно в яблочко, нарисованное на двери нашей комнаты, запросто мог попросить закурить у физрука и отправлял сочный плевок тому на кроссовки в случае отказа. Извините, мол, нечаянно. Либо важно затягивался в открытую – прямо на крыльце и другим пацанам бычок не жадовал.

Героем школы Генка стал, когда спёр из кабинета химии стеклянную банку с плавающим в масле шматком натрия. На уроке учитель скупо отщипывал крошечные кусочки, помещал в воду и они воспламенялись красивыми брызгами, похожими на бенгальские огни. Фантазия у Генки была что надо. И он пообещал одноклассникам устроить настоящий салют.

На большой перемене Генка притащил трофей в туалет, растолкал праздных курильщиков и плюхнул содержимое банки в унитаз. Салют действительно получился классный. Неделю потом от амбре отмывались сами и драили школу. Правда, слава настигла Генку уже посмертно. Унитаз не пролетел мимо забубённой головушки.

Какое-то время я, как брат героя, купался в лучах этой славы, но однажды отчётливо понял, что все ждут от меня самостоятельных подвигов.

Вот только мать была против. Она запустила в меня табуреткой, когда неожиданно зашла в комнату, и ножик, который я кидал в яблочко, просвистел у неё прямо над ухом. Отлупила автомобильной фарой, когда не сумела поймать кинутый ей брусок. А чего? Сама же передать попросила – чтоб тяпку наточить. А фара ей просто под руку подвернулась – в огороде валялась. Фара поломалась, а мне – хоть бы что. Везучий я, наверное. Потом мать сказала, что если я… короче, убьёт собственными руками. Да ещё велела очки носить, глаза исправлять. А очки такие… специальные: там одно стекло пластырем заклеено. Врач сказал: временно.

Пацаны над очками этими ржали и обидно дразнились, а раз вообще отобрали.

– Вот и проверим, Косой, достоин ты братана своего. Короче, приходи ночью на кладбище. На Генкиной могилке ищи!

На кладбище было не очень и страшно. Холодно и темно только, да птица какая-то скулила тоненько. И потом, когда я уже очки нашёл, вдруг кто-то заорал, затопал, заругался матерно. Присел за памятник, прислушался. Долго сидел, а потом подумал: коль матерятся, как дружки мамкины, значит, – люди, не призраки. Пошёл на звуки, а уже и стихло всё. Вдруг на оградке одной тень чернеет. А мне мимо идти – по-другому не обойдёшь ту могилку. Затаился опять. Будто капает что-то: кап! кап! Стал потихоньку подкрадываться – не видно в темноте-то, рукой потрогал: тёплое и мокрое нащупал. Тут луна из-за облака вылезла, стало видно: человек на оградке висел, из груди у него прутья торчали, а глаза – как белые яйца выкатились.

Врать не буду – побежал, что есть мочи рванул. Сердце по рёбрам колотилось больно – вот и не понял, гонятся за мной, или крики да топот почудились.

На пути дом заброшенный стоял – контора бывшая. Мы там с пацанами часто собирались – ну, анекдоты там, или в ножички поиграть, клея понюхать.

Я туда забежал, махом на второй этаж заскочил. Прислонился к стенке, прислушался. А сердце всё колотится, прыгает, не уймётся, зараза. Вдруг, будто ветерком лёгким повеяло, щеки что-то лохматое коснулось. Пацаны? Нет: тихо вокруг, а наши бы матерились. Привидения? Нет! То ли голуби, то ли мыши летучие. Я их недолюбливаю, поэтому вниз побежал. Только весь дом отчего-то разбудился: зашелестело, залетало, загукало всё вокруг. Летает и шлёпается об стенки. Хлюпает и падает. Бегу, а ноги на что-то мягкое наступают. Но вырвался. Вон сейчас с горочки сбегу – там и дом родной.

Только когда бежал – очки со стеклышком заклеенным где-то обронил – плохо, не поверят пацаны, что на кладбище был… Расстроился, да сослепу с тропинки в темноте и свернул, на помойку с размаху заскочил, крышка треснула. Видно доски гнилые были. Провалился я не до конца. За гвоздь шкиркой зацепился, орать или не орать, соображаю. Я ж понимаю – что толку-то – ночь на дворе. Спокойно висел так, ногами только пошевеливал, опору искал, но до дна не достал. Вдруг кто-то подошёл, крышку разбитую откинул и – плюх в меня помоями. Я и тут шуметь не стал – пискнул сдавленно, чтоб в рот не попало. Зато она ка-ак завизжит! Бабы они глупые. Чего кричала? Так ведь она удачно ночью на помойку пришла! Верки Измайловой родительница. Вытащила меня, поохала. Пообещала матери не рассказывать.