Мадина Рахимбаева - Баритон с жемчужной серёжкой в кармане

Мама сразу засуетилась, собирая на стол, но Талгат отказался от еды, показав на горло. Пошёл в ванную, а потом в свою комнату, будто не замечая насупленное лицо отца, отчаяние матери и растерянность брата, собравшихся вместе на кухне.

Наконец он в своей комнате совсем один. Именно сюда он рвался последние три дня.

Вот только легче не стало.

Проблемы не решились.

Голоса нет.

Родители не смогли, как детстве, подуть на ранку и залечить её.

Было похоже на то, как он лет двенадцать назад взял велосипед Димаша с высокой рамой, под которую приходилось подлазить и ехать под наклоном, с трудом сохраняя равновесие. Ох и попало же тогда за то, что разбил его, неудачно съехав с горки! Фара вдребезги, колёса восьмёркой. А главное безнадёжно погнулись звёздочки, и сломался суппорт. Пришлось отдать брату свой велосипед поменьше, хоть он ему особо и не был нужен. Из-за всех переживаний и понимания своей вины даже особо не чувствовалась боль в окровавленных коленках и локтях.

Сейчас все на него дулись, будто он снова сделал что-то не так!

Талгат разбирал постель и пытался понять, почему одна часть его была готова броситься отцу в ноги и вымаливать прощение, а другая часть ощущала себя невинной жертвой, которую должны были пожалеть и поддержать.

Хотя нет.

Не жалеть.

Только не жалеть.

Но поддержать.

Как бы это у них получилось, Талгат не знал, но закрывал глаза с надеждой на то, что утро, как водится, вечера мудренее, с полной уверенностью в своей правоте.

Так с закрытыми глазами он лежал долго. Пока в доме все не затихли.

Потом сквозь щёлку между теневыми шторами перестали пробиваться движущиеся снопы света от машин. А сон всё не приходил.

Ему почудилось, что в сумраке из противоположного угла комнаты к нему подбираются неведомые демоны. Он будто бы даже увидел их поблескивающие озорные глаза. Талгат почему то решил, что они из оперного театра. Что именно эти существа напускают в самый неподходящий момент ангину на солистов и ломают ступеньки бутафорских помостов для тех, кто им чем-то насолил.

Стало безумно страшно.

Он сел в кровати, натянув почти до глаз одеяло, и вытаращил в темноту глаза, боясь моргнуть.

А мерзкие существа подбирались всё ближе, подходили к кровати и почти клацали зубами. Казалось, что по полу царапают их когти.

Захотелось, как когда-то в детстве, побежать через темноту квартиры к родителям и попроситься лечь с ними, чтобы не было страшно. Но он вспомнил слова отца и понял, что вырос. Теперь надо самому решать свои проблемы. И самому справляться с кошмарами из темноты.

Он протянул руку к светильнику и зажёг его.

В комнате стало привычно. Так тихо и спокойно.

– Вот так и сходят с ума, – подумал Талгат.

Но почему-то стало гораздо спокойнее. Правда, забылся сном он только когда небо начало светлеть. Только он этого из-за включенного светильника не увидел.

В животе посасывало от голода. Миска каши, каждая ложка которой была словно пригоршня битого стекла, была издевательством для мужчины, чьё тело ещё продолжало расти. Но о том, чтобы кушать что-то гуще, не могло быть и речи. Иногда мама покупала детские мясные пюре. Это было бы даже смешно, если бы только от каждого глотка растёртой в состояния киселя еды не выступали непроизвольные слёзы.

Он стискивал на себе одежду, полотенце, что угодно, лишь бы не показывать родному человеку, как ему больно. Отец вообще не мог смотреть на это. Брат всё время проводил на работе. Мама пыталась улыбаться и уговаривала съесть ещё хоть чуть-чуть словно маленького карапуза на этикетке.

Ночь – единственное время, когда можно укрыться одеялом с головой и беззвучно плакать от уже ставшей привычной пустоты внутри, от обиды на организаторов конкурса, на себя за то, что слишком переживал. В конце концов, ну остался бы просто финалистом. Ну не занял бы призовое место. Что бы от этого изменилось? Зато бы был сейчас с голосом. Ведь можно же было отказаться исполнять то, о чём не предупредили…

Нельзя. Не мог он вернуться домой и сказать, что не участвовал из-за того, что поменяли финальную арию. Даже не проиграл, а просто сам сошёл с дистанции. Нет такой причины, из-за которой можно было бы взять и просто сдаться! Хотя, если бы он знал, чем всё закончится… От этих «если бы» снова охватил спазм боли и обиды.

Самая большая проблема от слёз – это мерзкий комок, раздирающий грудную клетку и горло. Он давил изнутри, словно хотел разорвать изнутри. Его нельзя сглотнуть. Иначе от боли непроизвольно вырвется стон или мычание. А это новый виток полосканий ножами изнутри. Это Талгат испытал на себе ещё в первую неделю. Так и приходилось сражаться с тем, что сильнее разума и всяких доводов. То, что подлавливает тебя в минуту, когда ты беззащитен и уязвим для подлых мыслей.