Мадина Рахимбаева - Баритон с жемчужной серёжкой в кармане

Всего неделю назад Талгат в это межвременье не поднимал глаз от клавира, пропевая про себя заготовленные арии. И ведь тогда он поймал себя на мысли, ему не хочется тратить время на «Фигаро». Он говорил себе, что до финала ещё нужно дойти. Что это было? Интуицией? Предчувствием?

Во второй раз он проснулся только на призыв дородной проводницы сдавать бельё.

Петропавловск был конечной станцией. Его тут никто не встречал, и следующего поезда надо было ждать шестнадцать с половиной часов. Поэтому он остался наверху, не мешая усилившейся суете внизу. Тем не менее, его постоянно тревожили, то с просьбой спустить чемоданы с верхней полки, то очень желая поставить к нему свои свёрнутые матрасы.

Говорят, что, чем объяснять, почему ты чего-то делать не хочешь, проще пойти на поводу у назойливых людей. А когда отправить всех с их багажом и постелью по известному адресу нет возможности из-за режущей боли в горле, появляется агрессия.

Талгату стало страшно от того, что ему пришлось приложить все усилия, чтобы не пнуть пяткой в лицо этого молодого папашу, который обращался к нему «брат» и просил сделать то, что мог бы легко устроить сам. Ему ведь стоило лишь поставить ноги на нижние полки, чтобы вытащить своё барахло!

Потом его жена сказала, что ей нужно переодеться и попросила всех выйти, одновременно покрикивая на мужа, чтобы он не потерял детей в толпе тех, кто уже выставлял свои баулы в проход.

От гневных слов, застрявших в горле, стало ещё больнее, будто они действительно были острыми как железные ежи с заточенными иглами со всех сторон.

Наконец этот бред сумасшедших в движении закончился, и он остался один средь бала.

У всех железнодорожных вокзалов, на которых бывал Талгат, прослеживался на удивление общий набор противоречий. Они были довольно основательные, что в них действительно можно устраивать приёмы с вальсами и мазурками, но продуваемые насквозь. Люди одновременно неслись к кассам и поездам, и не знали, как убить время, протекающее в томительном ожидании. Скопление на рядах сидений людей с документами, деньгами и ценными вещами в сумках и чемоданах одновременно расслабляло, но в то же время это был вынужденный покой рыбы-удильщика на дне, через щёлочку прикрытых век зорко просматривающей ситуацию вокруг. Обилие игровых автоматов с яркими призовыми игрушками навевали тоску, а прохаживающиеся стражи порядка внушали чувство тревоги и заставляли хотя бы мысленно подготовиться к проверке документов и неожиданным вопросам.

Особый запах железной дороги пропитал собой всё. Казалось, что в многочисленных закусочных с их чебуреками и кофе всё одинакового мазутного вкуса. По-крайней мере, он так себя уговаривал, не поддаваясь на призывы желудка.

Через шестьдесят томительных минут Талгат понял, что ещё пятнадцать часов ему тут не выдержать. Поэтому он пошёл в камеру хранения и вернулся оттуда налегке.

Неделю назад он прямым ходом отправился в местный музыкально-драматический театр. Он взял билет, перекусил, немного погулял перед началом спектакля о пареньке, которого взяли в дом мужем для дочери, потом сходил в кино и вернулся на вокзал.

Сейчас было рано, надеяться на утренние сеансы не стоило. Поэтому он просто вышел. Напротив вокзала был небольшой сквер с памятником Магжану Жумабаеву.

Парень подошёл к постаменту и поднял взгляд на бесстрастный взор символа эпохи и строчки из учебника. Каменное изваяние не смущала даже белая пушистая шапка снега.

Перед глазами Талгата возник сборник его стихов, который стоял на полке дома. Поэзия никогда не была его коньком, но он мог честно сказать, что открывал эту книгу. Даже несколько раз, когда решал, что настала пора быть просвещённым культурным человеком. Поэтому первые строки самого первого стихотворения выучил наизусть.

«Слышишь, судьба, не хочу подаяний!

Полной мерой отмерь мне страданий.»

То, что мы это то, что мы едим, мог сказать только яркий представитель скота для забоя. Человек же состоит из фильмов, которые посмотрел, прочитанных книг, людей, с которыми сблизился. Да хоть бы даже из пошлых анекдотов, услышанных мимоходом в лифте. Талгат теперь точно знал, что то, что с ним случилось, – прямое следствие несколько раз повторённых строк с призывом себе несчастий.

Уж лучше бы на третьей странице было стихотворение с шестой, которое начиналось со слов:

«Повсюду по имени знают меня.

Орлу ли бояться воды и огня.»