Мадина Рахимбаева - Баритон с жемчужной серёжкой в кармане

А самое главное – никого не интересуют оправдания.

Если ты вышел на сцену, ты должен быть великолепным.

Или не выходи вообще.

Никого не волнует, как ты спал, что ты ел, что происходит у тебя дома и поменял ли кто-то программу, не сообщив тебе. Раз вышел, ты должен спеть и отыграть по полной. Стать Зургой – предводителем рыбаков острова Фиджи. А то, что ты студент консерватории в чужом городе на конкурсе – это не важно. Костюм должен сидеть как влитой, а ботинки – отражать свет рампы.

Две бессонные ночи, вчерашний день и сегодня он держался на адреналине. Выступление стало предсмертным прыжком на мечи. Сейчас Талгат чувствовал, как из него буквально утекают остатки сил. Надо бы уйти за кулисы, выпить сладкого чая с молоком, присесть и отдохнуть, непринуждённо шутя и переговариваясь с другими. Но для этого надо было хотя бы встать ровно и сделать шаг. Догорающая спичка не в состоянии перекинуть свой огонь даже на коробок, лежащий рядом. Ей только остаётся сколько возможно продержать лепесток пламени, чтобы потом бессильно испустить лёгкий дымок, замереть обугленной щепкой и рассыпаться при первом же прикосновении.

Сколько так простоял, он не понял. Только когда его начали тормошить уж совсем настойчиво и нагло дёргать, он поднял двадцатикилограммовые веки и посмотрел сквозь мутную пелену на того, кто его звал.

Надо идти на сцену получать грамоту.

Оказалось, что его Зурга получил гран-при конкурса.

Неладное Талгат почувствовал, когда говорил «спасибо» тому, кто вручал награду. Горло просто рвало от обычного напряжения для тихого голоса. Раздирало так, что первым порывом было выронить документ и схватиться двумя руками за то, что могло просто рассыпаться в кровавые клочья от простых усилий гортани. Он попытался сглотнуть, как обычно делал, когда что-то мешало говорить. Но от этого было ощущение, будто открытую рану полоснули разбитым стеклом.

Хорошо, что никаких слов больше не требовалось. Можно было молча улыбнуться, сжимая губы и стараясь не заплакать от боли. Наверное, его лицо было перекошено. Иначе с чего бы главному члену жюри так уставиться на него?

Хорошо, что призовых мест много. Стоять в общей толпе на сцене, хлопать и стараться не упасть было не так уж и трудно. Гораздо сложнее что-то разобрать сквозь чёрную пелену в глазах. К счастью, победителей объявили в день финала, не устраивая гала-концерт, как это нередко бывает на подобных конкурсах.

Уходить со сцены пришлось почти на ощупь, ориентируясь на толпу конкурсантов рядом.

Потоком его вынесло в гримерную. Там он встал у стены, ожидая, пока, наконец, стихнет гомон и топот. Перед глазами также стояла темнота, а горло по-прежнему сжималось в режущих спазмах.

И никого не было рядом. То есть, конечно, туда-сюда сновали парни, пару раз даже наступили на ногу, раза три споткнулись об него. И каждый раз второпях бормотали: «ой, прости». Один раз даже кто-то спросил: «ты как?». Пришлось в ответ покивать. Но зря, потому что за этим последовало: «так что? Может, пойдём, проставишься за свою грамоту?». Вслед за своим молчанием Талгат услышал приглушённый шёпот: «вот жлоб».

«Нельзя раскисать. Ни в коем случае нельзя. Не здесь и не сейчас», – думал он, вжимаясь в стену и всё сильнее стискивая губы, словно пытаясь задавить боль. – «Надо добраться до гостиницы. Там можно будет связаться с отцом по аське».

Конечно, можно было написать SMS. Но отец, скорее всего, перезвонил бы. А как ему отвечать? На долгую переписку с ограничением символов в каждом сообщении у него бы не хватило денег на счету, а средства стоило поберечь на срочные звонки в дороге.

Прошли томительные сорок минут. Всего сорок минут, как оказалось, когда в наступившей тишине он попробовал снова открыть глаза и увидел, что туман рассеялся. Картинка ещё немного плыла, но в целом можно было ориентироваться и даже разглядеть, напротив каких цифр стоят стрелки на часах. Талгат еле удержался от того, чтобы не выглянуть в окно и убедиться, что сейчас восемь всё ещё вечера, а не следующего утра.

Его уличные вещи одиноко висели на вешалке, а ботинки кто-то раскидал в разные стороны. Невероятных усилий стоило их подобрать, а потом ещё и переодеться.

Когда Талгат застёгивал молнию на чехле от концертного костюма, неожиданно открылась дверь, и появилось ведро. За ним незамедлительно материализовалась уборщица со шваброй.

– А ты что это тут делаешь?

В ответ на автоматический порыв что-то произнести, горло снова резанула боль. Скривив лицо, он показал на одежду.