Сергей Корнев - Дофамин. О любви и нелюбви

Увы, всё смешалось в доме «Обломских». Облом на обломе. Обломался я и насчёт «сисек». «Сиськи» у Анны Карениной были так себе. Для эстетствующих задротов. А по мне эстетство плюс задротство равно либерализм. Либерализм же – это потаённая тяга к развращению: дайте мне трахаться, с кем я хочу, как я хочу, где я хочу и когда я хочу. Потаённая, потому что ищет сочувствия и одобрения. Мол, не развращение моя цель, а человеческая свобода. Мол, не задрот я, а эстет. Не правда ли, разве неэстет способен увидеть, рассмотреть всю красоту свободы?

Не правда ли, что идея свободы неотделима от идеи правды? Однако правда, если она есть, не нуждается в сочувствии и одобрении. Правда обладает таковостью: ей и так хорошо. Поэтому лицемерие здесь неуместно. И хватит трепаться о свободе.

Моя несвобода была рядом со мной всё то время, пока я трепался о свободе сам с собой, как наихудший из эстетствующих задротов. Да, та самая жгучая смесь черноглазости, темноволосости и смуглокожести. На соседнем сиденье параллельного ряда. На вытянутую руку – меня от неё отделял только проход между рядами.

Я слышал её голос, я обонял запах её духов, я лицезрел, как от дыхания то поднимается, то опускается её грудь, как при разговоре то размыкаются, то смыкаются её губы, как от смеха колышется впадинка внизу шеи.

Такая близость вышибла мне мозг напрочь, оставив в голове воронку, в которую сухим горячим дождём падал пепел моих мыслей. Я пил и не мог напиться, выжигая себя изнутри собственным огнемётом.

Она продолжала вчерашнюю игру – бросала в меня взоры, полные загадочного вожделения. Ловила мои глаза всякий раз, когда я отрывался от книги, и ломала их об свои смуглые коленки, покрытые частыми меленькими пупырышками не то от озноба, не то от возбуждения. А сломав, худенькими ручками стыдливо натягивала поверх всего короткий подол платьица. Потом удовлетворённо откидывалась на спинку сиденья, грациозно выгибаясь, отчего подол непослушно отползал назад и ещё дальше, на грань, где пупырышки становились ещё чаще и ещё мельче.

Это определённо нравилось лысому типу. Он тут же клал ладонь на одну из её коленок и принимался за недвусмысленные поглаживания, норовя, будто невзначай, протолкнуться поближе к той грани, пока благоразумие временно не возвращало подол на место.

Вчера она была в лиловом платье, и я офигевал, как же ей идёт лиловое. Сегодня была в чёрном, и я офигел, как же ей идёт чёрное. Хотя мне плевать в равной степени и на лиловое, и на чёрное. Мне приятно «офигевать» применительно к хорошеньким девушкам. В конечном итоге, хорошеньким девушкам идёт всё, а лучше всего просто быть голыми. В этом заключается мой выбор между лицемерием и цинизмом.

Так вот. Почему человеческая свобода не является мерой всех вещей, как это любит выставлять либерализм? Потому что, по сути, нет никакой несвободы. Есть правила игры. Если ты настолько слаб, что жалуешься на правила, настолько ничтожен, что ищешь сочувствия и одобрения своей слабости, настолько глуп, что собственную ничтожность выдаёшь за всечеловеческую несвободу, то в тебе живёт не человек, которого нельзя измерить и целым миром, а человечишка, который собой измерил весь мир.

Собственно, именно поэтому «Анна Каренина» не выклянчила у меня ни слова жалости, ни грамма сочувствия, ни копейки одобрения. «Сиськи», за сто лет измятые либерализмом настолько, что на них больно смотреть. Если дело тупо в «сиськах». И ещё кое в чём.

К слову, если присмотреться, сегодняшнее чёрное платье было легкомысленнее вчерашнего лилового на порядок. Мне, с соседнего сиденья параллельного ряда, открывались пикантные подробности от туалета до очертания форм, когда голодное до ослепительности утреннее солнце врывалось в противоположное окно и пронзало тонкую черноту насквозь. Лифчик минималистический – с узкими лямками и усечёнными с верхней стороны чашечками. Первый размер. Грудь маленькая, подростковая, соски же наоборот – сильные, вздёрнутые. Вокруг них, не уместившись под лифчик, еле различимо темнели небольшие полукружия.

На месте лысого типа стоило бы задуматься – нафига его вообще надевать-то, такое платье. Лично я терпеть не могу, когда моя девушка демонстрирует свои прелести каждому встречному. Это очень смахивает на лицемерную форму эксгибиционизма. Или блядства. Тоже некоторого рода игра в рамках «Правил поведения, соответствующих приличному человеку». Одежда-то как бы есть, совесть спокойна. И потребность разнагишаться перед мужиками удовлетворена. Овцы целы, волки сыты.