Сергей Корнев - Дофамин. О любви и нелюбви

У неё зазвонил телефон. Такой – беленький, модненький, с серебристым «яблоком».

– Алло! – обрадовалась она. – Милый, я в третьем… ну да, а что? Пусть трещит, зато есть места. И что? Людям не нравится, что он трещит, а мне всё равно. Что? Да, я заняла.

Через минуту прибежал лысый. Разважничался.

– Народ не поймёшь. Вчера обязательно всем куда-то надо было, а сегодня чё же? Дождя испугались? Терпеть не могу электрички. Пока доедешь, настроение портится так, что работать неохота. Хорошо, на следующей неделе машину наконец-то заберу из сервиса.

Его важничанье фальшивило настолько очевидно, что я не смог подавить в себе невольную усмешку. А впрочем, мне и хотелось усмехнуться открыто. Чтобы они видели. Чтобы он видел. И чтобы видела она.

Но, похоже, моя насмешливая гримаса не понравилась им обоим. Лысый сердито побагровел, а девушка неожиданно окатила меня волной ядовитого холода. Обидно очень. Учитывая позавчерашние взоры, полные загадочного вожделения.

И тем ещё обиднее, насколько быстро её холод и яд превратились в тепло и сладость, когда повернулись фронтом к лысому.

– Мне кажется, тебе Витя настроение портит.

– Ага. Вместе с Захарчуком. Этому вообще ничего не надо, только дрыхнет на работе.

– И мне ничего не надо, я тоже спать хочу, – она уронила голову ему на плечо, из-за чего у неё донельзя задралась юбчонка, обнажив белое кружевное бельё. – Ты сейчас на Маяковского или сразу в «Духов Лес»?

Он, настороженно смерив своим тяжёлым, давящим взглядом сначала меня, потом мой портфель, обнял её затянуто-вальяжным движением и уставился в безрадостное окно. Выдержав паузу, отчеканил, как из «калаша», короткими очередями:

– На Маяковского мне надо. Часа на полтора. Потом в Каменево заказы. В «Духов Лес» пусть Витя прётся. Или Захарчук.

В общем, так мы и ехали. Лысый залипал, глядя в окно. Его девушка уснула у него на плече. А я вертел башкой – от своей нудной книги к её кружевным трусам. К трусам особенно часто, когда попадались «высокие истины»: бла-бла-бла «свободная любовь», бла-бла-бла «исключительность» и бла-бла-бла «прогрессивность». Само собой засмотрелся – не оттащить.

Я настолько потерял всякий страх быть уличённым, что не заметил, как она открыла глаза. И всё поняла: где мне «интересно».

Но – удивительно – ни капли смущения или негодования. Ноль эмоций. Отпрянув от плеча лысого, неторопливо поправила волосы и промурлыкала сонно:

– Заснула… Где едем-то, Саш?

И только потом слегка одёрнула юбку.

– Голубево проехали, – сообщил он, зевая.

Она снова посмотрела на меня. Как-то странно – бесчувственно, но цепко. Завораживающе. С животной пристальностью. Да, именно – так смотрят животные. Потому бесчувственно, что трудно понять, уловить чувства, движущие ими. Потому завораживающе, что трудно оторваться от этой бесчувственности.

– Вы читаете про Лилю Брик? – вдруг обратилась она ко мне запросто, без расшаркивающейся неловкости, словно мы были знакомы сто лет, чем снова застигла меня врасплох.

– Э-э… Что, простите? – растерялся я.

– Я случайно заглянула в вашу книгу. Там про Лилю Брик?

– А, да… Правда, в совокупности с мужем и Маяковским. А что?

– Ничего. Мне просто очень нравится Лиля Брик.

Она чувственно потянулась, выгнув спину. Её прелести заиграли женской силой, а золотые серёжки-висючки в ушах легонько качнулись в такт – туда-сюда, туда-сюда. Юбчонка опять задралась. Кружевное бельё опять полезло наружу. Вместе с двухдольной складкой «того», что под ним.

– Почему?

– Не знаю. Наверно, из-за её исключительности. Или прогрессивности. Свободные женщины не могут не нравиться, не правда ли?

– Не правда, – я наконец-то пришёл в себя. – Не могут не нравиться красивые женщины. А Лиля Брик – некрасивая. На мой вкус. Совсем.

– Ну, на вкус и цвет товарища нет, – удовлетворённо улыбнулась она, справедливо приняв мой комплимент «красивым женщинам» и на свой счёт. – Что тут поделаешь… Видимо, Маяковский и Осип Брик вам не товарищи. Совсем.

Лысый, приревновав, отлип от окна.

– А кто такая Лиля Брик? Певица, шоль?

Спросил – всё равно что первоклассник на уроке обделался. Штаны мокрые. Большая нелицеприятная лужа под партой. Учительница ахает. Класс ржёт. Ужас.

Даже угрюмые пенсионеры оживлённо переглянулись. Я, естественно, промолчал, оставив почётную роль назидателя его подруге. Но у неё это плохо получилось.

– Саш, ну помнишь, Косорукина Салову в «контакте» на стену видюшку кинула?