Сергей Корнев - Дофамин. О любви и нелюбви

– Косорукина твоя – дура, – подумав, пробурчал он.

– А Салов твой – не дурак?

– Ладно, Ань, всё. Лиля, ляля, леля. Ерунда какая-то.

Они обиженно отвернулись – как друг от друга, так и от меня. Пенсионеры тоже враз поникли, вернув на свои лица прежнюю уныло-кислую угрюмость.

Я глубоко, с вежливой участливостью, вздохнул и продолжил перелистывать про «бла-бла-бла». Через силу. Ради «скальпа».

Проехали Минайск. Двадцать минут до города. Крупными каплями-плевками забил в окна дождь, гулко перерастая в ливень. Потемнело так, что читать стало невозможно.

Обиженные вроде бы понемногу оттаивали. Лысый, вытянув руку на спинке сиденья, бодро отстукивал пухлыми пальцами что-то маршеобразное. Девушка очаровательно стреляла глазками по всей перспективе вагона. Направо, налево, прямо. Чуть в сторону, чуть вниз, чуть вверх. Меняла дальность обстрела, как свет фар – ближний, дальний, ближний, дальний. И заново – направо, налево, прямо.

Прямо «прямо» был я. Измотанный её очаровательностью до отупения. До бессильной иссохлости – будто прошлогодняя трава в период майского зноя, колеблемая даже лёгким, случайным дуновением в переливах жаркого солнечного испарения. Какой тут, к чёрту, огнемёт! Хватит и спички, чтобы сгореть дотла.

Первым примирился, заговорил лысый.

– Ань, тебя откуда забрать вечером?

– Как обычно, Саша, – ответила она. – В кафе у Акунишвили буду тебя ждать.

И вмиг, страстным порывом, крепко прижалась к нему и поцеловала в губы. Продолжительно и влажно. А когда он, увлекаясь страстью, на самую малость припал к её шее – за ушком под одной из серёжек-висючек – притянула к себе мой иссохлый взгляд глазами, неистово горящими истомой близости.

Я закрыл книгу, открыл портфель, убрал книгу в портфель, портфель положил на колени. Эрегированный «огнемёт» оттопырил брюки, бесстыдно слюнявя ткань половыми соками. И сжигая меня внутренним огнём, пытающимся извергнуться вон, но не находящим выхода.

Безвыходность принесла отвратительную физическую боль, нывшую накатывающими из недр плоти волна за волной спазмами. Теперь ни до чего. Ни до кого.

Лысый и его девушка ушли как-то незаметно. Пока я догорал и во всполохах своего пламени не хотел видеть никого и ничего. Пока во мне не образовался пепел, подхваченный сумбурным ветром толпы и выброшенный им в город.

Пятница

Есть у женщин такая порочная черта – идти, например, под ручку с «любимым-милым-дорогим-единственным» и ловить глазами глаза проходящих мимо «интересных мужчин», пока тот, кто рядом, почивая на лаврах «любимого-милого-дорогого-единственного», потерял бдительность. Ловить теми самыми глазами, с которыми на ложе соития произносится это «любимый-милый-дорогой-единственный» своему дураку. Глазами, податливыми на контакт.

С тех пор, как я на опыте познал, для чего человеческий род делится на мальчиков и девочек, меня стали до глубины души выбешивать взгляды двоих украдкой от третьего. Если просто со стороны.

Если ты второй из «двоих» объект, то ко всему прочему ещё и совестно. Если опомнившийся «третий», то до боли обидно. Если первый из «двоих», инициатор, то чувствуешь у себя внутри подлость. Жадную беспринципную гадину. Подлость – крайняя форма лицемерия, лицемерие деятельное.

У женской подлости, как у кошки, девять жизней. Она безгранична и ненасытна. «Жизни» чаще всего измеряются мужиками. Когда «жизнь» сгорает, происходит процесс реинкарнации. После неё – всё, чистый лист. Новая «жизнь». Старая же предаётся безжалостному форматированию, забывается и выбрасывается, как поношенные трусы. Пока «жизнь» горит, женская подлость скрупулёзно, один за другим, открывает новые каналы для очередных «жизней». Чтобы открыть канал, надо заглянуть в него. Глазами, податливыми на контакт.

Рядом со мной сидел мужик в деловом костюме. Тот, что ехал в среду: на вид за сорок, лицо приятно-моложавое, но волосы обильно тронуты сединой.

В глубине вагона, через четыре обращённых к нам сиденья, промеж людей, смачным курортным загаром коричневело грустное лицо лысого типа. На плече лысого типа покоилась голова его девушки. С беспечным лицом. И «глазами, податливыми на контакт». Они были обращены к мужику в деловом костюме, сидевшему рядом со мной.

Я, периодически отрываясь от книги, посматривал то на мужика, то на девушку, то на лысого типа.

Мужик «совестливо» соблазнялся жгучей смесью черноглазости, темноволосости и смуглокожести, ощущал себя самцом, чуть краснея от знаков внимания «такой самки».