Андрей Буровский - Самая короткая ночь. Эссе, статьи, рассказы

Сережа Белецкий очень заинтересовался этой историей, и стал расспрашивать, когда именно прикончили его предка.

– Ищо един… – Пробормотал Анисим, и потащил из сапога длиннющий ножик.

Дофман навалился на него вместе с полковником Абдуллой, вывернул нож, рассказали, что именно этот боярин очень даже милый и хороший. Пан Помяновский юбилейно улыбался и очень похваливал ножик. Курт Шмидт утробно хохотал, и отхлебывал из своей кружки.

Настя обняла их обоих, расцеловала, уверяла, что оба они замечательные и очень похожи на меня – даже борода такая же набок, и клочьями.

Анисим от ее поцелуев густо покраснел и засмущался, аки красная девица. А Курт Шмидт гадостно оскалился, похабно подмигнул и стал говорить всякие невежливые слова на жаргоне Рёвельских корабельщиков. К сожалению, Настюша поняла и звезданула привидение по морде.

Пришлось объяснить Курту, до какой степени изменились нравы в этом мире. Он куда-то исчез и появился с букетом фиалок.

– Кладбищенские! – Гордо сообщил он, принося Насте извинения.

Настя расцеловала его еще раз, к обоюдному удовольствию.

Пока Курт успокаивал Настю, полковник Абдулла научил Анисима материться, а Кызласов научил полковника Абдуллу правильно приносить жертвы духам холмов. Полковник проникся и понял, что как раз из-за этого неумения потерял три вертолета под Кабулом.

Дорфман, Демьянюк и пан Помяновский близко сошлись на общей платформе ненависти к москалям. Настя орала, что она москалька, и других москалей обижать не позволит. Помяновский лобызал ее ручки, объясняя, что Настя – шляхтянка, Демьянюк уверял, что таких девушек нет даже на Львовщине, а Дорфман намекал, что разрез глаз у нее чисто еврейский.

Кызласов чокался с Кристофом и научил его кричать «че!» вместо «прозит!».

Омар Нессар рассказал, как за ним гонялись нехорошие люди на афганской границе, и он прятался от них в старом колодце.

Курт Шмидт не одобрил его поведения, потому что за ним вот тоже на границе с Московией пытались нехорошо поступить, что-то кричали про контрабанду, но он сам на этих людей обиделся, и начал на них тоже охотиться.

Кристоф кричал, что такие как Курт, позорят Германию, из-за них приличному немцу скоро появиться будет негде.

Курт орал, что в гробу видел эту Германию, он в ней не был ни разу и не собирается, пусть в нее эмигрируют пасторы.

Анисим неумело покрыл матом их обоих: тренировался. Он даже раскраснелся от усилий, и был счастлив, как маленький ребенок.

Белецкий рассказывал нам с Димой анекдот за анекдотом, и был почти так же счастлив, как Анисим.

В общем, вечер удался. Только уже под утро появился такой маленький, скуластый и смуглый, осмотрел всех и задумчиво произнес: «Перкелё»…

– Не смей поминать при мне черта! Я приличное, богобоязненное привидение! – По-русски заорал Курт Шмидт.

– Все вы тут привидения… – Задумчиво и горько произнес этот маленький и смуглый, – Все вы родились после меня через тысячу лет, и все вы про меня давно забыли.

Пришлось налить старому финну все, что оставалось на столе, а он рассказывал, как гнали самогон из козьей мочи, и чего при этом ни в коем случае делать нельзя: смешивать первач с еще не перебродившей мочой.

Омар очень удивлялся, потому что закусывать моченым кизяком ему доводилось, а вот что можно перегонять козью мочу, он не знал. Курт Шмидт очень заинтересовался, потому что единственный знакомый ему и притом похожий продукт на самогонку было дерьмо шведского капрала.

Тут Абдулла вместе с Дембянюком грянули старую песню про «пулемет стрэкоче, москалей кладэ», Кызласов с Димой запели неприличную экспедиционную песню, а Дорфман – марш Израильских ВВС. Я затянул «Хорста Веселя», Кристоф мученически застонал и бросил на меня укоризненный взгляд. Ладно, спою «Лили Марлен», честную солдатскую песню.

А знаете, что мне в этой компании больше всего понравилось? А что это все такое свое, русское! Что все здесь – свои, до боли знакомые и родные. Без каждого из участников этой очень патриотической пьянки без следа исчезнет что-то важное для всей нашей громадной, всеми нами любимой России.

Странно, как изменяется знакомая местность от каких-то вроде бы пустяков, даже знакомый до каждой кочки остров Татышева. Шесть часов утра, город сонно возится, пытается начинать жить. Снега нет, очень холодно и промозгло. Ледяная черная земля, силуэты голых деревьев, черные провалы между ними. За переломами местности – черные невнятные дыры, непонятные пространства, где земля никак не отделена от черного неба. Мерцающие звезды, которые не я первый назвал «волчьими». Холодные зимние звезды.