Константин Куприянов - Новая реальность

– Что ж, – говорит она, – раз ты предпочитаешь обставить это таким образом, так тому и быть!

– Что обставить?

– Своё бегство! Вчера мы строили планы, у нас было будущее, а сегодня ты говоришь мне «оревуар». Ну что ж, очень по-европейски! – в руках её сверкает большая металлическая зажигалка, она щёлкает крышкой, выпускает пламя, сигарета начинает тлеть в её губах. Она почти не затягивается, дымит просто для позы.

– Надеюсь, ты образумишься и приедешь вслед за мной.

– Образумлюсь? Ты купился на дешёвую пропаганду и тащишься в неизвестность, а мне говоришь о разуме! Андрюша, ау!

Она касается его лба – её ладонь ледяная.

– Ого, ты горишь!

Он растерянно улыбается.

– Брось, у нас прекрасная жизнь, у нас карьера! Какая эвакуация, о чём ты?! Нигде в России не может быть безопаснее, чем в Москве. Тут вся власть же. Что с нами случится?

Андрей опускает глаза. Может, в тот вечер?..

По редакции пронёсся дребезжащий звонок. Шесть часов. Заснеженные улицы давно и плотно стянул мрак. Сотрудники потянулись к выходу. Андрей просидел ещё некоторое время, силясь отнестись ещё раньше в прошлое: в день, когда он получил предложение об эвакуации, или когда впервые услышал о том, что несколько тысяч человек будут вывезены из Москвы ввиду приближающейся угрозы, или даже в день, когда он впервые услыхал об угрозе именно как об Угрозе, а не о наборе событий, происходящих в мире, медленно, но верно стремящихся захлопнуть пасть вокруг одиноко стоящей России. Однако шум шагов помешал ему, и он решил не привлекать к себе внимания, что оставшись сидеть, когда остальные уходят.

«Обдумаю это дома», – решил он, но дома память отказалась служить: Андрей уснул, едва прилёг на кровать, и ему ничего не снилось. Он проснулся с головной болью, как будто накануне много выпил, и о погружении в воспоминания не могло быть и речи – дожить бы до вечера. Боль мучила его весь день, немного отступив к обеду. Он попытался снова вернуться в прошлое, но словно поджидавший его на неверной дорожке часовой – боль тут же нагрянула с новой силой.

Он кое-как закончил работу к самому времени вечернего звонка и немедленно отправился домой спать – лишь во сне боль оставила его в покое. На следующий день была только среда, а у него уже не было сил не то что вспоминать, но даже думать. Только нежелание видеть птичье лицо редактора заставило остаться и не просить отгул. Взяв себя в руки и выпив три таблетки, Андрей дописал свои стандартные три материала, на полчаса задержав завтрашний номер.

Он подумал, что редактор придет делать ему выговор, но тот не появлялся, и в шесть сорок вечера Андрей вышел из здания – последним. Только сейчас, промучив два дня, боль полностью отпустила его. На свежем воздухе стало гораздо лучше. Откуда ни возьмись, возникло желание курить. Андрей отправился в магазинчик на углу. Оказалось, что ассортимент не велик. Он взял «Северные», о которых прежде никогда не слыхивал: после первой затяжки показалось, что курит сухую траву с привкусом табака. На улице разбушевалась метель, он не стал докуривать, вернулся в свою комнату.

Без интернета и телевизора, ритуал засыпания свёлся к чтению книги и выключению света, а после Андрей лежал в безмысленном вакууме несколько десятков минут, пока такой же пустой сон не забирал его в черноту до утра. На этот раз у него ещё были сигареты. Он закурил. В тёплом помещении это оказалось приятнее. Андрей невольно улыбнулся, переносясь в далёкое прошлое: он сидит с полудюжиной друзей и коллег в небольшом баре прямо под редакцией после сдачи очередного материала.

Им весело, обсуждают планы на отпуска и каникулы (приближался очередной Новый год, но какой – было невозможно вспомнить). Все собирались куда-то ехать или лететь: вот Пашка Самылин – всегда брал билеты в Индию, не на Гоа, а именно на материковую часть, говорил, что не может представить зиму без запаха «настоящего карри», но все знали, что он летит туда как следует накуриться; а вот Сёма – время безжалостно стёрло его фамилию – водитель редакции, самый пьющий человек из всех, кого Андрей знал в то время – и в этом воспоминании он тоже напился первым и самым дешёвым пойлом, но Сёму никто не осуждает, ведь больше, до следующего года, с ним никто не поедет, значит, улицы города в безопасности, чьи-то руки доверительно лежат на плечах Сёмы, но Андрей не помнит, кто это такая; а вот и она – его Лена, в воспоминаниях она юная, беззаботная, талантливая, щебечет с какой-то секретаршей, болтая в руке тонкий бокал для «Маргариты»…