Юрий Шинкаренко - На дне сыроежки ломаются. «Картинки» с подростками

Мне же сейчас горько признаться: тот сон вытеснил из неповторимой моей ночи какое-то другое сновидение… Из разряда тех, что снятся всем юношам во все века: сон ли о полёте в небе Земли, или о приближении к чему-то (или кому-то) беспредельно чистому и светлому, или изнывающе сладкий, как готовая ускользнуть капелька семени, эротический сон.

Я рад, что мой ядерный крокодил не протаранит небо нынешних ночных грёз молодёжи.

Хотя… У каждого поколения – свои оспины. И сны у каждого поколения свои.

Чтобы лучше понять современных «надцатилетних», не худо знать, что им снится. Недавно я записал сон Димы Ч. Ему, как и мне когда-то, девятнадцать лет. Но реальность, окружающая его, совсем иная. Дима «слегонца» успел поработать в одном частном предприятии. С хозяином не сработался. Остался без дела. И без денег, соответственно. Насколько знаю, парня терзают самые разнообразные мысли, как раздобыть эти проклятущие деньги. Одна из таких мыслей, порождённая крайним отчаянием, и ворвалась в его сон:

«Снится, будто я наконец устроился на работу. Пришёл в первый день, вижу: подвал – как на прежней моей работе. Среди людей – двое моих знакомых. (Одного зовут Котом). Они в кожаных куртках.

Все садятся за стол, начинают хавать, пить. Потом переходят в другую комнату. Снова хавают и пьют. Вдруг кто-то, как я понимаю, начальник, командует: «Всем на выход!». Все вскакивают, как в армии. Бросаются переодеваться. Я тоже скидываю «варёнки» и натягиваю широкие, как у гопника, штаны.

Все выбегают из подвала. Командир орёт: «Задраить двери и окна!». Мы замуровываем подвал. И бежим за командиром. Вскоре я уже ничего не вижу, кроме спины Кота. Кот шарахается то в одну сторону, то в другую.

Слегонца мороз. Лёгкий серый свет. Как утром в зиму. Добежали до какой-то многоэтажки, и я вдруг понимаю, куда устроился работать! В кооператив рэкетиров! Я – самый младший в банде!

Вдруг раздаются выстрелы. Кот падает за «девятку», припаркованную к дому. Я тоже валюсь за машину. В руке у Кота пистолет. Он отползает к капоту и начинает отстреливаться.

Я приподнимаюсь и смотрю сквозь стёкла «жиги» – они в одном месте не замёрзли. В этот незамёрзший пятачок вижу, что на балконе стоит четверо парней. Лица у них неживые, как у киборгов. Они из пистолета поливают огнём площадку перед домом. Вдруг один из «киборгов» смотрит на меня. Наши взгляды встречаются. Парень с балкона поворачивается к своему другу, шевелит губами.

У меня внутри расползается чувство страха. Я отваливаю от оконца, и оно вдруг сразу разлетается под пулей. Другая пуля проходит сквозь правое плечо Кота. Кот падает. Я ползу к нему, решив забрать его пистолет, и проклинаю своего командира, который не выдал мне оружия и ничего не объяснил. Тянусь к пистолету Кота. Но Кот вдруг поднимается, орёт: «Хватай обрез и две обоймы патронов!».

Я пытаюсь объяснить, что я новичок, что оружия у меня нету. Кот не слушает. Начинает трясти правой, раненой рукой. Я думаю, что это припадок, но из рукава высовывается обрез. Я его выхватываю. Передергиваю затвор, который очень необычен. Во-первых, он над цевьём. Во-вторых, весь состоит из каких-то пружинок. Заряжаю обрез. И выбросив ствол на крышу машины, стреляю. А сам не высовываюсь – наблюдение веду сквозь разбитые стёкла «жиги»…

Вот такой сон. Когда у Димы Ч. через перевал времени заноют раны, нанесённые нынешней реальностью, он, я думаю, припомнит этот сон. И увидит в нём новый надрывно-болезненный смысл.

О смерче в те дни говорили постоянно.

Шёл август 1991 года. Над Туапсе только что пронёсся разрушительный вихрь. Морская вода, поднятая в воздух смертельной воронкой, рухнула на город, на окрестные селения.

Подростки, которые собрались во Всероссийском юношеском центре на юнкоровскую смену, следы стихийного бедствия видели во всём их отвратительном величии. Полоса кавказского побережья была усеяна поваленным и снесённым с гор лесом. В воде, на лазурных волнах, колыхались остатки жилых строений, разбитая в щепки мебель, изредка – туши поросят. И яблоки, яблоки, яблоки – нелепая замена медузам.

Вместо обычных страшилок ребята-«юнкоры» рассказывали по ночам правдоподобные истории о старых гробах, выбитых силой стихии из горных кладбищ и ласкаемых теперь прибойными волнами:

«Вышел я ночью на пляж, зашёл по колено в море, а тут навстречу медленно-медленно подплывает…».

Но потом ночных сказителей как отрезало от этих рассказов! Потому что группа мальчишек и девчонок вернулась из юнкоровской командировки в эпицентр бедствия. Они привезли видеокассеты, диктофоны, где на плёнках было записано горе и смерть, где мальчик рассказывал, как погибли его старшие брат и сестра, где девочка, в вялости спасительного шока, говорила о смерти матери. И стало отчетливо ясно, что прыгающие на волнах яблоки кому-то предназначались , успели для кого-то созреть, но уже никогда не будут согреты чьими-то ладонями.