Виталий Бурик - Фигурка моржовой кости. Рассказы, короткие истории, эссе

За чаем ткется разговор. Обо всем. Перепрыгивая с темы на тему, будто бы не

успеем наговориться. Майка показывает свои рисунки, стихи. Она, оказывается, давно и хорошо пишет. В разных газетах печаталась и в каком-то журнале. А разговоры всё больше «за жизнь».

– Что с дверью?

– Да так, ломились разные… хулиганы.

– Да зачем? У вас и взять-то нечего

– Ну, мало ли негодяев бывает…

Затем Майка читает стихи.

Сердце всё теснит, теснит, это тебе не заоблачные дали, это всё здесь, рядом. Эх, Майка, Майка! Да что же это, как же это? Я где-то далеко, за тридевять земель, даже сейчас – за тридевять земель. Вот послушаю, посмотрю на тебя, сам что-нибудь скажу и уйду. И пойду своей дорогой дальше. Это не Любовь, говорю я себе, это не Любовь…

В то лето мы виделись ещё несколько раз. Ходили в парк. Катались на каруселях и детских автогонках. Ходили вчетвером – я, Майка, брат Майки и его девушка Ира.

Потом я бежал. Последней каплей были несколько слов, случайно-непрошенно сказанных Ирой. Мы шли вдоль берега реки и подбирали красивые камешки. Ирина и Майкин брат оживленно болтали о чем-то. Мы с Майкой шли молча, держась за руки, то глядя на неторопливые воды реки, то высматривая красивые камни под ногами, то просто переглядываясь.

– Эй, вы что это сегодня такие неразговорчивые? – спросил Майкин брат.

Ирина ответила за нас:

– Когда люди влюблены, слов не нужно, правда?…

Это не любовь, говорил я себе, это не любовь.

После этого стеклянным осколком врезавшегося в память дня Майку я больше не видел. А время шло себе, шло…

Был рок-фестиваль. Я сидел в зале и слушал. Пел Алексей со своей командой. Программу отыгрывали новую. Интересно, тем более, что с Алексеем я был лично знаком. Одна песня особенно зацепила. Шла она в конце программы, помню, были там такие слова:

«Третья пуговка сверху – тугая, хоть смейся, хоть плачь…»

Когда песня закончилась, Алексей объявил, что написана она была, как посвящение девушке-поэтессе из моего родного Завирайска. (Во время тамошнего рок-фестиваля группа жила несколько дней у нее на квартире).

Будто током шибануло. После концерта я уже был за кулисами и разговаривал с Алексеем.

– Да, её звали Майкой. Да, талантливая, и человек какой! Мая Потапова. А ты как догадался?

– Так ведь настоящий поэт там только один был… Где она сейчас, что с ней?

– В Америку уехала не так давно.

– Адрес есть?

– К сожалению, нет.

Нет, это не любовь, говорил я себе, это не любовь.

– Слушай, Лёш, я понимаю, выступление, устал и всё такое, но для меня, один, под гитару спой, пожалуйста, а?

«Третья пуговка сверху тугая – хоть смейся, хоть плачь…»

В разговорах наших она появилась задолго до того, как мы увидели эти её огромные глаза.

В наших разговорах… Играл… Кто же тогда играл? Губайдуллина? Хиндемит? Гарбарик? Может, старина Дюк Эллингтон со своим оркестром? О, тогда из стереофонического проигрывателя звучал Иржи Брубек! Хот и немного би-бопа, уже несколько усмирённого, причёсанного многолетней эстрадной традицией. В высоких бокалах было пиво. Тараненко тогда пила исключительно пиво и глинтвейн. Вкусы Тараненко не обсуждались, праздник её души – наш праздник. Эльза, притушив верхний свет, зажгла торшер. Я, сидя по-турецки на полу, наблюдал сцену появления Васина. Эльза, вот и твои любимые грейпфруты у него в пакетике. Да и сам он – экий экзотический фрут в нашем вьюжном феврале. Штанишки в клеточку а-ля племянник дядюшки Сэма, квадратные роговые очёчки, челюсть – от Шварцнегера в миниатюре… По стандартам 1989 года – парень явно не отсюда.

И что тогда сказала Мага?

Ничего. Просто вышла в ночь и пошла к мосту.

Но в ночь она, по-моему, уходила уже до этого…

Здесь у Картасара явный рефрен сюжета. Как подметил ещё раньше этого места вечно наблюдающий со стороны старик Морелли, сюжет, выстроенный в одну линию – пища лишь для читателя-самки… Кстати, о пище. Тут у меня в сумке двуногое без перьев…

Совсем без перьев? – Эльза улыбалась всепонимающе и как-бы слегка капризно.

Ну, просмолить над газом следовало бы, магазинные синие птицы к цирюльнику не ходят, – Фёдор смотрел несколько смущённо, словно сам час назад убил и не очень тщательно ощипал бедную курицу.

Уф, опять мне терзать её бледную плоть, – Эльза взяла курицу, для эксцентрической убедительности пройдясь её оцепеневшими лапами по столу, – кар-кар, птичка, – и они ушли на кухню – включать газ.