Виталий Бурик - Старое письмо

Друг мой милый, друг любезный!
Уходя, мы забываем,
как по городу ночному
нас полуночным трамваем
время порознь и вместе
уносило от причала,
от начала, от причины, от Казанского вокзала.
Я в Москве ни разу не был, друг любезный,
брат мой милый,
я вокзалов видел мало, и не ведал этой силы
безысходности разлуки
и безвыходности встречи.
Я не знал, как с маху рубит время в щепки лес,
и лечит
обнаженные опушки,
робким дерном опушая,
я не знал, как больно, трудно
ветви новые прорастают
вверх, к неведомым высотам,
от причины, от начала,
по петровским злым болотам
Царско-Сельского вокзала,
заблудившимся трамваем,
что гремит по рельсам сонным,
полночь черным караваем
разломив стеклом вагонным.
А в салоне старомодном
все всегда об этом знают,
и зовут огни вокзалов,
и… летят огни трамвая!…

Красноватый закат догорать не хотел.
Из разбухших дорог вились взбухшие вены.
Словно тромбы, селения, занимали печальный удел,
Хохот старых ворон разбивался о древние стены.

Здесь – другая земля. Здесь – ничейный забитый сарай
и изорванный, брошенный в печку учебник.
И живу здесь не я. И не жил никогда.
Здесь живут чьи-то тени. И спящий в кургане кочевник.

О святая, еще не закрывшая глаз,
дай мне руку, и мы побежим без оглядки
по седой этой хляби, что вскормила и бросила нас,
за жар-птицей любовью, играющей в вечные прятки.

Не хотел – догорел красноватый закат.
Вот дыхание земли, вот родные потемки…
Осень корчится льдом на дорогах. Вороны кричат.
И чужая зима стелит поле нам первой поземкой.

С закрытыми глазами,
в цветастом колпаке,
по миру ходит клоун
с конфеткою в руке.

Конфеткою поманит
и побежит скорей,
но глаз не открывая,
он упадет в ручей.

Ругнувшись незлобливо,
поднимется тотчас,
и зашагает криво,
не открывая глаз.

Зеркала вводили в смущение,
он смотрел и не мог понять,
как за призрачным льдом вмещается целый мир —
эта сонная комната,
эти пыльные старые занавеси
и герани на подоконнике.
Зеркала не давали опомниться,
…… … … … … ……
…… … … … … ……
Он от взгляда зеркального спрятался,
притаившись в углу,
и искоса
наблюдал за безлюдной комнатой.
А сомнения острыми зубками
грызли мозг —
– может там, в неизвестности,

в глубине зеркальных углов,
тот, Другой, а возможно и несколько,
(кто поручится, сколько их там),
за прозрачной хрупкой поверхностью,
затаившихся, злобных, страшненьких…

И возможно Им видно с другой стороны
Отражение, где умещаются
эти кресла, стол, эта комната
со своими скелетами в тумбочках,
что нашептывают: мы заждались тебя..

Снег мой, снег мой!
Прикрой наготу моих зябких ночей.
Белый снег!
Своим мягким дыханием согрей,
и напомни мне берег в каком-то году,
и напомни мне дерево старое
в зимнем дремучем саду…

Этот сад где-то ждет,
где-то, в синих заоблачных снах,
где снежинки становятся звездами
в теплых руках,
где по призрачным тропкам,
меж вещих деревьев и звезд
мы придем на тот берег,
минуя разрушенный мост.