Виталий Бурик - Старое письмо

Расколотый вечер.
Там – льётся тумана белок,
здесь – игры беспечные
темно-зелёных стрекоз…

Туда, где лежит
апельсиново-красный закат,
уходят все странники,
шаги их тихи и легки.

Печальной дорогой любви
к заветным холодным ручьям,
в край снов и забвенья,
в край призрачной песни ночной.

А я возвращаюсь домой
по тропинке вечерних теней.
Ушедших не слышу я —
ветер их песен стих…

Вечер водкой разбавил… не помогает…
Жизнь всё не та… Та жизнь – другая…
Из серебра соткана и из снега,
Из медленных рек и поющего крыльями неба.

Просил – послушать, молил – поплакать
Со мною вместе в жилетку звёздную,
И в Млечный путь, как в шаль цветастую,
Укутать ночь простоволосую.

Выхожу за порог с надеждой последней,
Протянув стакан – ну, кто пьёт со мной?

Но только лишь ночь – моя собутыльница.
Простуженным горлом делает глоток.
Осень рядом. А жизнь – только снится.
Ночь плачет дождём. Я насквозь промок…

Где-то в сиренево-синих глубинах
как рыбы, звезды медленно плавают.
Ночью видны их блестящие спины,
а днем они в тишине отдыхают

у самого дна, там, где ил мироздания
лучами дневного светила не высвечен.
Где времени нет, и нет ожидания,
где смысла не ищут и нет бессмыслицы.

Ночью видны им открытые окна.
Они, пугливые, мало верят нам,
но ждут, и мы робко снимаем одежды
и голые души вверяем их снам.

Стена. Магический квадрат.
Сверкающий излом.
И утопает грустный взгляд
в безмолвии ночном.

С той стороны стекла пришли
двенадцать палачей,
ночные вестники зари,
двенадцать королей.

– Моя корона тяжела,
попробуй, поноси —
незваный гость бросает мне,
– как звать меня, спроси…

Но вдруг его я узнаю
и в ужасе ночном
стою двенадцатым в строю
безмолвным королем.

Ночами бессонными, чёрными, чёрными,
Холодными далями деревья бредили…
Деревья росли за заборами дачными,
О вольных лесах деревья не ведали.

А утром, проснувшись и слёзы не высушив,
Птиц ими поили, и пили птицы,
И птицы пели утрами росными
О Лесном Короле в тополиной столице…
.

И в полдень июльский, средь лета жаркого
Всё падает снег, а земля всё не стынет…
Лишь в пурге тополиной шепчет птицам листва:
«Наш Лесной Король стеллит лету перину…»

Ночь и луна.
В ночи столь странны звуки,
безмолвие пленит и согревает.
Пристойна тишина.
Лишь гулким эхом
ее упругость ветры разрывают
на тысячи шагов.
Дробится время,
и где-то в полнолунии все завязки.
Развязки нет.
Лишь вечное сплетение
теней и бликов,
вьюги, сна и сказки.
И колокольчик голоса не властен
над этим неизученным пространством.
Где стихнет он – там ветры обновляют
наш старый мир
с тревожным постоянством.

И сонный шорох ночной
расплывается в тихой комнате,
и мотылек, окрыленный луной,
летит на огонь, дрожащий в темноте.

И снова белый лист
не дает мне уйти безмолвно
в сна черный-пречерный лес,
в шепот ветвей немногословный.

Но бегства не скрыть стыда
словами, чернилами, книжицей
про радостные берега,
что ждут нас в немой неподвижности.

Не твой и не мой этот стих,
на лист пролитый небрежностью
тайных моих интриг,
чьей-то невидимой нежности.

В углу за шторкою, в тени сиреневой,
перчатка женская на стуле спит.
Дыханьем призрачным, неслышной тенью ли,
узор таинственный пространством свит.

И верю свято я, что где-то комнатах
хозяйка чуткая, в себе храня
и пламя жаркое, и ветер трепетный,
сквозь все вселенные глядит в меня.