Григорий Рутковский: Сон длиною в срок

«Тюрьма – это храмы, где дьяволы учатся молиться. Захлопывая двери чьей-то камеры, мы поворачиваем в ране нож судьбы, потому что при этом запираем человека наедине с его ненавистью» 9 9 Робертс Г. Д. Шантарам. . Как жаль, что те, кто запирают тебя в камере и уж тем более кто принимают подчас абсолютно неоправданное решение запереть тебя в камере, не понимают этого, во всяком случае, до поры, пока сами не оказываются на месте заключенных под стражей. За время моего пребывания под стражей мне посчастливилось пообщаться и с генералами полиции, и с судьями, ранее пачками принимающими решения об отправке людей за решетку. Никто из них никогда не задумывался о справедливости, обоснованности своего поступка. Судьям даровано право, предоставлена возможность вершить правосудие, проявляя все свои лучшие человеческие качества – умение сострадать, любить, понимать и, конечно же, профессиональные качества – знание, опыт, а они, задвинув это на задворки, в самый далекий и темный угол, как роботы, штампуют свои решения, разрушая тем самым человеческие судьбы, не задумываясь о жизненном бумеранге. Так бесцельно расходовать свою жизнь, ломая жизни другим. Прямо хочется заорать словами героя из фильма «Гараж»: «Люди, люди… человеки», оглянитесь, что же вы делаете?! И тут же продолжить:

«– Человек – это тоже животное. Его тоже надо охранять.

– От кого?

– Человека надо охранять от человека».

Часов на руке не было, и сказать, сколько прошло времени, было просто невозможно, когда сухой щелчок замка камерной двери вывел меня из небытия. В отстойник зашел молодой парень. На вид ему не было и тридцати лет, и, по всей видимости, кто-то из его родственников имел корейское происхождение.

– Здорово, братуха! – с довольно веселыми нотками в голосе сказал он. – Какими судьбами? Что за беда? Кстати, меня зовут Мишаня, – выпалил он и с видом человека, явно находящегося в этой консервной банке не в первый раз, опустил свое молодое, но уже изрядно потертое тело рядом со мной.

Еще пребывая в некоторой полудреме, я пролепетал:

– Здравствуй, 159, часть 4. Будем знакомы, меня зовут Григорий. А у тебя какая статья?

– О… зачетная статейка к тебе прилипла! – с каким-то непонятным для меня восхищением подхватил Мишаня. – Ты че, первоход, что ли?

– В смысле в первый раз? – сразу не поняв, ответил я. – А, ну да, ну да… первый раз.

Тогда это был мой первый диалог с заключенным. Первый, но не последний. В принципе с небольшими вариациями на тему этот диалог повторялся всякий раз, когда на линии моей жизни в зарешеточном зазеркалье возникал новый человек. Это своеобразное американское: «How are you? Thank you, I am fine and you?» – вопрос, который задается для проформы, без действительного желания узнать, а как на самом деле у тебя дела.

Пройдя все стандартные процедуры, к коим относился личный обыск (шмон), катание пальчиков (дактилоскопия), заполнение анкеты, меня подняли в мое временное жилье, срок пребывания в котором не должен был превышать 72 часа. Так и получилось…

Образ Мишани заслуживает отдельного описания. Во-первых, потому что, так или иначе, он был первым заключенным, с которым столкнула меня жизнь, во-вторых, он по своей сути олицетворял в себе некую романтическую натуру вора-идеалиста, тянущего свою воровскую лямку без злобы, без ненависти, а даже с некоторым налетом душевного отношения к своей деятельности как к любимой работе, а в-третьих, потому что впоследствии именно Мишаня разъяснял мне некоторые особенности пребывания в «лечебных учреждениях» типа СИЗО, начиная от понятий и принципов, по которым в них существуют заключенные и администрация, заканчивая трактовкой совершенно неизвестных мне фразеологизмов, в простонародье именуемых «феней».

Загремел Мишаня в очередной раз по статье 158 Уголовного кодекса РФ, то есть за банальную кражу. Это была уже вторая ходка Мишани и, видимо, не последняя, ибо отношение его к этому роду деятельности было не как к случайности, а как к работе, выполнять которую надо постоянно и тщательно, но иногда позволяя себе отпуск в таких «лечебных учреждениях», как СИЗО, с последующим направлением в пансионат лагерного типа.

Ему еще не было и тридцати лет, улыбающийся, неунывающий, излучающий позитив. Мне почему-то стало интересно увидеть его лицо при совершении преступления в виде тайного хищения чужого имущества. Уверен, доброжелательная, слегка виноватая улыбка с его лица не сходила. Этакий голубой воришка из бессмертного произведения Ильфа и Петрова «Двенадцать стульев». Я не мог даже на секундочку вообразить себе, что тайное хищение чужого имущества, кража, могло бы в результате перерасти в открытое, то есть в грабеж. Слишком уж это не сочеталось с образом этого открытого парнишки, уже, как это ни странно, с радостью хлебнувшего режим пансионата общего режима. Мишаня остался верен своей профессии и недозволенную линию между кражей и разбоем так и не переступал.