Ольга Алейникова - Девочка со скрипкой. Все мы платим за чужие грехи…

– Я пришёл потому, что знаю, что значит для тебя этот день, – будто бы оправдывается Джос и отворачивается. Я вижу, что он еле заметно сжимает пальцы в кулак, и понимаю, что все эти слова даются ему тоже с трудом.

– Этот день повторяется уже шесть лет. Думаешь, в этом году он стал значить что-то другое, или ты просто решил подкатить ко мне таким образом? – спрашиваю я на повышенных тонах. Это, действительно, первое, что приходит мне в голову, и я страшно злюсь то ли на себя, что так подумала, то ли на Джоса, ведь это может быть правдой. Нет ничего более низкого, чем это.

– Подкатить? – Джос грустно хмыкает, но так и не поворачивается ко мне лицом. – Я просто хотел, чтобы ты была не одна сегодня. А насчёт шести лет, я знаю, да. Но сегодня ты выглядела несчастной, и если раньше ты умело это скрывала или хотя бы пыталась, то сегодня все признаки боли и горя были налицо. И раз уж ты здесь одна, значит, пойти тебе не к кому.

– Ты что же это – запоминаешь, когда и как я выглядела? Ненормальный, – бросаю я и встаю. Я осторожно прохожу мимо него и спускаюсь по лестнице. Уже внизу я слышу тихий голос Джоса.

– Похоже, что ненормальный, – шепчет он и замолкает.

Я задерживаюсь на месте лишь на минуту, а после разворачиваюсь и ухожу. Меня захлёстывают злость и боль вперемешку с чувством неопределённости. Я чётко осознаю, что видела Джоса и раньше, что я знала его, но никак не могу вспомнить, где и когда. Словно память пыталась оградить меня от ещё одного удара. Поэтому я решила оставить попытки вспомнить хотя бы его фамилию.

Когда я возвращаюсь домой, гостей уже нет. На кухне лишь мама и тётя, убирают со стола и моют посуду. Я проскальзываю мимо них, поднимаюсь в комнату и громко хлопаю дверью, чтобы они были в курсе моего возвращения.

Я достаю из-под кровати маленькую коробку и открываю её. В ней всё то, что так сильно меня ранит, но пока ещё связывает с отцом. Его фотография, блокнот со стихами, открытка к Рождеству, брелок в форме буквы Э. Папа всегда говорил, что Э – значит, Эммелин, но я всегда знала, что это Эммет – его собственное имя.

Вот и всё. Остаётся лишь скрипка, но её не поместишь в маленькую коробочку. Когда-то скрипка была для папы всем, а для меня всем был папа. Я с той же злостью, что одолевала меня сегодня весь день, захлопываю коробку и ставлю её обратно под кровать.

Я засыпаю быстро, но уже через час просыпаюсь с криком. Мне снилось, как молодой парень вырезает моё сердце и съедает его на глазах у сотни людей. Их подбадривающие крики разносятся эхом. И когда я вижу лицо парня, я понимаю, что передо мной Джос, весь в моей крови.

После того, как я всё же успокаиваюсь после ночного кошмара, я вдруг чётко осознаю, что именно не давало мне покоя. Я разгадала загадку, которая с самого начала была на поверхности. Сегодня на крыше сарая со мной болтал Джос Эгберт, никто иной, как сын шерифа Эгберта, который так и не смог раскрыть тайну убийства моего отца.

То, что я вспомнила после очередного ночного кошмара, не даёт мне покоя, и я так и не засыпаю до утра. Точнее, я пытаюсь, но каждый раз лицо Джоса всплывает у меня в памяти, и я боюсь закрыть глаза. Я успокаиваю себя, убеждая, что мне ничего не грозит, и Джос не маньяк, и его отец тоже, но все эти годы я всем сердцем ненавидела шерифа Эгберта, который спустил на тормозах дело папы.

Мама всегда говорит, что поимка убийцы не вернёт нам отца, и я это понимаю. Но вместе с этим я думаю совершенно о другом. Я думаю, что убийца не должен оставаться безнаказанным, он не имеет права жить обычной жизнью, обедать и ужинать, смотреть фильмы по вечерам в кругу семьи в то время, как от моей семьи ничего не осталось. И это полностью его заслуга.

Ещё я всегда хотела узнать причину, хотела понять, да и до сих пор хочу, кому мог помешать мой отец, самый тихий и спокойный человек во всем нашем городке. Что он сделал такого, что заслужил лежать под землёй вместо того, чтобы и дальше играть на своей скрипке и учить меня различать звуки.

Мама часто говорит, что во мне играет юношеский максимализм, что я ещё слишком мала, а жажда справедливости в моём возрасте – это естественно. Порой я злюсь на маму за такие слова. Я давно перестала быть ребёнком. Ещё шесть лет назад, когда умер отец. Тогда всё изменилось. Но мама никогда этого не понимала.

Хотя и я никогда не говорила ей главную причину, по которой мне важно было найти убийцу отца. Просто каждый день в течение этих лет я боюсь засыпать и просыпаться, боюсь заходить в дом и выходить из него, боюсь, что утром за завтраком в последний раз вижу сестру и брата. Боюсь, потому что тогда, шесть лет назад, этот человек, всадивший пулю в моего отца, обещал вернуться и убить каждого в этом доме.