Сергей Данилов - Сезон нежных чувств

В сентябре-октябре почти не учились: картошка сменялась морковкой, морковка капустой. Впрочем, уже то хорошо, что второкурсников не посылают в колхоз на целый месяц, как бедный первый курс, – уже много легче. Просто каждый день с утра на автобусах их вывозят за город на раскисшие от непогоды поля, где они весь день работают под дождём или снегом, а вечером, грязных, усталых и очень голодных, привозят обратно в город. Иногда забывают привозить, тогда приходится топать самостоятельно по раскисшим сельским дорогам километров десять. Сегодня они тоже пришли пешком. Отопление в общежитии еще не включили. Очень холодно, мокрая одежда не сохнет. Фуфайку, штаны Юрик развесил на верёвке в комнате. По вечерам замёрзшему и одинокому человеку, обитающему в общежитии на птичьих правах, кажется, что всё кругом неисправимо плохо, а дальше будет только хуже. Совершенно гнусное существование: тихо лежи в холодной, промозглой темноте и молчи, дабы деканат про тебя не узнал. В дверь громко постучали.

– Если не боитесь свинки, заходите.

– А где подхватил? – внутрь его конспиративной квартиры проникла Эля Грамм.

На ней новый яркий восточный халат.

– Ты ещё спроси, что болит, – продолжая бесстрастно глядеть в потолок, ответствовал Юрик.

– И что?

– Горло, девушка, горло. А вы про что подумали?

– Вставай, идём.

В комнате Грамм собралась почти вся группа. Посередине опять, как и в прошлом году в это время, стояла огромная коробка из-под цветного телевизора, полная яблок, груш и винограда, на полу небольшие круглые дыни, источающие сладость, а на столе уже разрезанные на ломти ярко-красные арбузы с медовым ароматом и яблоки в тарелках. Над всем этим великолепием витал чудесный аромат фруктовых рядов базара.

– Откуда благодать?

– На поезде привезла из родного Казахстана. Угощайся. Народ, напоминаю: на столе всё уже мытое, что в коробке – мыть самим.

Юрик взял грушу, яблоко, легко впрыгнул на кровать Грамм, за спину сидящей подружки Колокольчик. Рядом с Колокольчиком присела и Эля.

– Ну ты фрукт, – отреагировала Колокольчик, – залег сразу, как в плацкартном вагоне.

Под её растянутой майкой, великоватой на пару размеров, на худенькой спине все позвонки наперечёт. Колокольчик тоже не получила общаги, кантуется нелегально у стройотрядовских подружек. Он вонзил зубами в граммовское яблоко, а глаза – в её талию. Подушка пахла загадочными девичьими снами. Так бы и уснул здесь, в сладком тепле общественного дыхания, ощущая, что бесследно тает усталость и безысходность последних дней, растворяясь без остатка в фруктово-девичьем аромате.

Съев грушу, Юрик попросил добавки, проведя пальцем по углублению, в котором успешно прятался позвоночник Грамм.

– Чего тебе?

– Кисточку винограда, пожалуйста.

– Ну ты, Бармин, на глазах наглеешь.

– Знаю. А что делать?

Грамм развернулась с намерением произнести разгромную фразу, но отчего-то передумала, встала и, так как на столе винограда уже не осталось, взяла несколько кистей на тарелку из коробки, пошла на кухню мыть. Как человечно её снисхождение, просто плакать хочется от счастья! А вернувшись, выбрала самую большую гроздь, села на прежнее место, однако не отдала сразу, стала кормить из рук, отрывая по ягодке пальцами с длинными лакированным ногтями, похожими на клюв птички, и вкладывать их в рот птенчика Юрика. Естественно, для этого ей пришлось к нему развернуться. Оттого, что виноградинки попадали в рот слишком часто, он не успевал их толком разжевывать, глотал как попало, на глаза навернулись слезы.

– Ладно, мне, пожалуй, пора, – Колокольчик встала со своего места и торопливо, шаркающей походкой из-за слишком больших тапочек выскользнула из комнаты, прихватив на прощание со стола яблоко, самое маленькое среди прочих.

– До свидания, прелестное создание, – Грамм даже не обернулась, настолько захватил её процесс кормления.

Перекинула руку через Бармина, зависла над ним, упершись о край кровати у стены, приблизив виноградную кисточку ко рту Юрика, с интересом наблюдая за движениями губ, которыми он пытался схватывать и отрывать ягоды. Когда удавалось схватить, тянул к себе, Грамм кисточку – к себе. В пылу незаметной посторонним борьбы длинный отворот восточного халата отошел в сторону, приоткрыв исключительно для Юрика грудь, живущую свободно, безо всяких вспомогательных средств. Он обомлел, открыв рот, выпустив ягодку. Свет свободно проникал за пазуху, и скрытое от всех, кроме него, тело светилось розовой нежностью неукоснительно совершенных форм.