Сергей Данилов - Сезон нежных чувств

– С печкой.

– А чего молчишь, словно воды в рот набрал? Я же тогда всё зря объясняю. Короче говоря, целиком эта отдельная комната идёт за тридцать пять рублей в месяц. Да, так вот ещё забыла сказать. Когда, значит, прогорит весь уголёк, то золу выгребешь в ведро, предварительно накрыв мокрой тряпкой, чтобы не задохнуться, и быстренько на мороз его тащи, на кучу, в снег, на улице, у столба, ну я покажу… Только после этого закрывать вьюшку, не ранее. А если не закроешь, опять же, к утру всё тепло выветрится, так и замерзнуть недолго будет. Из поддувала тоже пепел выгреби, не забудь.

– У нас дома печь дровами топилась. Я с углём дела не имел.

– Дровами, говоришь? Нет, брат, на одних дровах мы сами прогорим, как шведы под Полтавой….

– Ну тогда извините, это мне не подходит.

– Да постой, не торопись. Куда спешишь? Послушай лучше меня, я тебе добра советую. Если найдёшь себе кого, то с двоих только пятьдесят рублей возьму. Разве не выгодно? Сплошная выгода и тебе, и ему.

– Нет, не подходит такой вариант. Я же говорю вам, что дровами топился, а с углём это сплошная морока выходит: ночью уже не выспишься, следить надо, когда всё догорит да когда выгребать. И угореть можно запросто, в два счёта.

– То-то и оно. С углём ухо востро надо держать, с дровами что, а тут – обстоятельства.

– К тому же мне стол для учёбы нужен и свет хороший. Как здесь уроки учить?

Тяжело вздохнув массивной грудью, хозяйка понурилась и замолчала. Студент размеренным шагом направился на выход.

– Пожалуй, сюда надо жить семейных отправлять, на такую кровать, а то на одном электричестве прогоришь, эвона сколько сожгут. А бабке нашей, царствие ей небесное, одного лампадного божия света хватало, – она громко засморкалась.

– До свидания.

– Жалко. Семейные в потёмках ребёнка в два счёта сделают, – продолжала хозяйка, жалуясь Юрику, стоя на пороге домика и опустив бессильно руки по швам, – опять начнутся пелёнки да распашонки, стирка весь день напролёт, парить в тазах, сушить на веревках будут. Значит, сырость пойдет, сгниет избушка за год. Эх, да что же за жизнь за такая? Куда ни кинь – всюду клин.

Бармин брёл по улице, не разбирая дороги. Глубоко внутрь закрался страх, что никогда не найдёт он себе угла в городе Борисове. Что делать? Куда идти? Где сдадут койку за двадцать рублей в месяц? Вот незадача, а! Надо в университет собираться, скоро занятия начинаются. А вечером опять к Лизоньке, людям надоедать? Отчего всё так неудачно складывается?

Возле старинных ворот с огромными столбами, поверху которых шла расписная резьба, курил невысокий паренёк в праздничной белой рубашке с закатанными по локоть рукавами да чёрных брюках. Одна тяжеленная створка ворот, так же как и столбы, усеянная росписью по дереву, косо висела на одной петле, другая и вовсе лежала в стороне от ворот, приставленная к забору в забытьи лет двадцать, если не больше, успев обрасти со всех сторон прутьями тополей-сеянцев. Двухэтажный бревенчатый дом с узорными наличниками на окнах хранил стройность осанки, даже известное изящество, особенно в той плавной линии, по которой навес над парадным крыльцом переходил в балкончик второго этажа. Просто дух захватывает от восхищения при виде такого изящного балкончика, сделанного как резная игрушка-башенка.

Возле дома на раскладных стульчиках располагались дети с небольшими планшетами, рисуя сей чудесный балкончик. Очевидно, художественная школа проводит сегодня здесь свои занятия. Семь девочек и один мальчик. Рисунок с натуры. Графика простым карандашом. У некоторых получается очень хорошо. «Попробую спросить, – решил Бармин. – По морде же не набьют?» И подошел к парню, курившему с рассеянным видом у воротного столба.

– Здравствуйте. Вы не в курсе, тут на квартиру никто не пускает… случаем?

Паренек от неожиданного вопроса вздрогнул и качнулся, будто его крепко ударили по голове, после чего ошарашенно воззрил на Бармина. Вдруг глаза его оживились:

– Пускают. Мы пускаем, – вынул изо рта сантиметровый окурок, с сожалением глянул на него, отбросил в кусты молодой тополиной поросли, среди которой догнивали заживо створка ворот. – Идём.

Радостно воспрянув к жизни, Юрик заторопился вслед за нарядным пареньком по ступеням уличного крыльца, они вошли в огромную дверь, расписанную деревянными узорами, такими же точно, как и весь дом, и стали подниматься по широкой лестнице с толстенными перилами, которые сильно раскачивались от малейшего к ним прикосновения руки, будто и он, бездомный студент второго курса Бармин, и прыгающий впереди будущий хозяин в дрезину пьяные. На площадке меж этажами сидели друг напротив друга два кота с дико блестящими в полутьме глазами. Меж них на полу валялся обрывок газеты, оброненный с чьего-то мусорного ведра с пахучими селёдочными остатками.