Макс Бодягин - Зелёные холодные уральские помидоры. Рассказы

Так что, кое-что все-таки было.

Ты меня спросишь: за что же мы тогда любили то время?

Сейчас я думаю, что тогда мы любили его за то, что никакого другого времени у нас не было.

А сейчас? За что же мы продолжаем любить его сейчас? Видимо за то, что именно тогда мы впервые увидели закат летней теплой ночью, закат на кристально чистом озере, дивный закат в просвете между бедрами любимой девушки. Именно тогда мы почувствовали дивное прикосновение свободы. Именно тогда ветер ласкал нашу кожу так, как этого никогда не сможет сделать человеческая рука. Все это было именно тогда…

Конечно сейчас остались теплые летние закаты, бёдра девушек никуда не делись, озера не высохли и ветер не перестал дуть. Но есть и то, чего уже нет. Ты не поверишь, если я расскажу тебе, каким вкусным могло быть пиво, купленное на окраине города в душный летний полдень. Оно отдавало хлебом. Ты ехал в абсолютно чужой район, на трамвае или автобусе, больше часа, потом стоял в очереди среди очень нервных парней, готовых взорваться в любую минуту, денег у тебя было в обрез, ты стоял в очереди, а остальные твои ребята смотрели вокруг что да как готовые дать отмашку местным пока ты протягивал в окошко заветную банку кругом уже обычно разгорался бой работяги и жульманы махали руками кипела пена деньги становились мокрыми от пота уходим-уходим…

И… Ты делаешь первый глоток. Так, чтобы верхняя губа погрузилась в пену и защекотало нос. Первый глоток. Самый терпкий. Самый хлебный. Самый яростный. Словно в первый раз входишь в еще незнакомую женщину. Ты опускаешь банку. Остатки пива стекают вокруг рта. Ты приподнимаешь нижнюю губу и сквозь щель тянешь в себя воздух вместе с горькой пеной cфффп.

А сейчас я захожу в первый попавшийся супермаркет, и выбираю из пятнадцати сортов пива то, которое мне сегодня по вкусу…

Ты скажешь, что всё это – очень субъективно, что я загоняюсь, что то пиво было водянистым и на десять раз разбодяженным стиральным порошком и что само по себе это время ничем не лучше другого. Ты прав, старик, ты десять раз прав…

Но все-таки были, все-таки были тогда другие вещи. Тогда жили замечательные другие люди.

Итак, время действия я худо-бедно описал. Осталось осветить сцену, на которой происходила тогдашняя странная жизнь. Вообще, Урал – довольно большой. Не знаю, сколько километров, допустим, от Асбеста до Магнитки. Или от Перми до Кизила. Но достаточно, чтобы провести в этих краях всю жизнь в полной уверенности, что это и есть вся ойкумена. Тогда у нас существовала одна теория…

До рези в глазах похожие друг на друга, уральские города залиты серым, белым и снова серым. Огромный черный завод, пруд, какие-то домики вокруг, войсковая часть, тюрьма, – минимальный стандартный набор, обрамляющий недолгую сердитую жизнь. Эта рамка так стискивает тебя со всех сторон, что тот запал, который ты держал с рождения, та сопротивляемость, бешеное желание выжить, неизбежно повторяется каждый день. Ты постоянно под давлением. И ты постоянно давишь в ответ. Поэтому мы такие мужественные, хе—хе. Потомки ссыльных. Каторжане, вычерчивающие прихотливую траекторию жизни среди вечных мерзлых сугробов. Успех такой жизни напрямую зависит от мозолях на твоих кулаках. Вот такое, блин, мамбо италиано, хе—хе. Гордиться нечем…

…Когда-то мы с друзьями выдумали теорию «многополиса». Нам было лет по восемнадцать—девятнадцать. Одно время мы постоянно пили, справляли какие-то странные праздники, постоянно просыпаясь в новом городе. Миасс, Златоуст, Сатка, Аша, Тагил, Ревда—Салда—Тавда… «Ирбит твою Ревду через Верхнюю Салду», – популярная шутка тех времен. Не слишком умная и не слишком смешная. Мы просыпались в неизбежных двухэтажных бараках, как правило желтых, с высоким потолком, скругленным у сопряжения со стеной, с печкой-титаном за дверью маленькой ванной, с дверью, украшенной орнаментом из четырех вдавленных квадратов, с деревянным полом в подъезде, где входные двери оббиты дермантином для сохранения драгоценного тепла.

Мы просыпались, глядя на одинаковые обои, выходили в маленькие дворики, тесно заросшие сиренью, малиной, иногда вишней и яблонями. Рядом почему-то всегда был магазин, возле которого тусовались пасмурные мужички с темными лицами. Там не было легального крепкого алкоголя, только редкий портвейн и еще более редкое бутылочное пиво, все пили самогон, и разные другие сильнодействующие смеси. А магазин был просто такой культурообразующей точкой в пространстве. Клуб, ринг и ЗАГС в одном месте. Мы шли гулять, прихлебывая что-нибудь дикое из странной бутыли, закусывая крутыми яйцами и хлебом с вареной колбасой, меж бесконечных рядов желтых двухэтажных бараков, построенных немецкими военнопленными. Иногда мы заходили в сплетенные лохматые кусты, чтобы помочиться и выкурить пару джойнтов. Иногда нам удавалось достать какого-нибудь разливного местного пива, жидкого, как крашенная вода.