Валерий Щербаков: Дыхание тайги. Избранное

На лицах у кого появились улыбки, у кого недоумение. Все думали об одном: куда повезут?

По форме сопровождающих офицеров мы догадывались, что повезут к морю. А вот к какому – вопрос.

Ровно в 18 часов, нас каким-никаким, а все-таки строем повели по центральной улице к железнодорожному вокзалу. В команде призывников было человек семьдесят, по краям бежала толпа провожающих. Тогда мне это напомнило майскую демонстрацию, не хватало только знамен.

Как сейчас помню, было 4 мая 1975 года.

Родственники призывников за время пути успевали пообщаться и передать котомки с продуктами. Вдруг я увидел маму со слезами на глазах, она держала в одной руке сумку, приготовленную для меня, а другой придерживала моего младшего брата Сашку. Бедные мои, они несколько дней подряд приходили к проклятому клубу, боялись, что не сумеют попрощаться: ведь день отправки никто не знал. До сих пор не пойму, к чему такая строжайшая тайна, вроде и не военное было время. Призывники были изрядно измучены, а провожающие – еще сильнее. Военный эшелон мы увидели на первом пути, двери состава были открыты, у каждой стоял офицер или матрос. Я надеялся, что нам дадут попрощаться, но не тут-то было.

Прозвучавшая громкая команда: «Призывники, по одному бегом к вагонам!» – посеяла в наших рядах панику. Каждый из провожающих старался обнять и поцеловать своего призывника да передать хоть что-то на дорогу, по всей вероятности дальнюю. Я всем сердцем почувствовал: надо искать своих, другого такого момента уже не будет.

Милая мама моя с полными глазами слез оказалась рядом, я обнял ее, родную, успокаиваю, и, целуя, говорю:

– Не на войну ведь, мам.

А она мне в это время сумку сует в руку:

– Возьми, сынок, дорога дальняя.

Успел еще обнять Сашку, пожал ему руку и залетел в вагон. Все это было как во сне.

В вагоне было душно. Призывники почти все прильнули к окнам, выходящим на перрон. Я тоже притиснулся к окну. Хотелось еще раз увидеть своих, знал, что разлука надолго. На перроне было много провожающих, но своих я среди них не видел.

«Как может хрупкая женщина пробиться сквозь толпу провожающих», – с грустью думал я. Эшелон стоял еще с полчаса. Иногда мне казалось, что в толпе мелькнул платок моей мамы.

Вдруг вагон сильно дернулся и замер.

– Цепляют тепловоз, – сказал кто-то.

Минут через десять поезд тронулся, последний раз с надеждой взглянул в окно и… увидел свою маму. Я открыл форточку и помахал ей рукой. Она увидела меня и стала двигаться вслед за вагоном.

Я ясно видел ее слезы, текущие по щекам, носовой платочек в левой руке, платок, слетевший с головы и развевающийся на ветру. Поезд постепенно набирал скорость, а мама моя все бежала. Я вижу ее уже вдалеке и вижу, что она все еще бежит. Вдруг вижу, она споткнулась и упала. Теперь уже слезы навернулись на моих глазах, сердце сжалось. Первое, что пришло в голову, – спрыгнуть с поезда и помочь ей. Я ринулся в тамбур и понял, что это невозможно: все двери были закрыты на замки…

Служил я на Дальнем Востоке, на границе, и образ моей мамы, бегущей по перрону за поездом, всегда был со мной; он и сейчас со мной… Светлая ей память.

Эпизоды моего детства часто всплывают в моей памяти. Один из них не забуду никогда. В ту весну мне было лет восемь. За неделю до женского праздника я уже четко знал, что подарю маме. Как-то я подслушал разговор мамы и соседки. Они говорили о духах.

– Какой приятный запах! – понюхав духи, произнесла моя мама.

Позже я узнал, что эти духи называются «Красная Москва».

«Обязательно куплю маме», – решил тогда я. Она сама себе эти духи ни за что бы не купила.

Жили мы в ту пору очень скромно – на одну зарплату отца, а кроме меня у родителей было еще двое детей: Сашка четырех лет да Сережка, которому еще не было и года. В доме была каждая копейка на счету, я это хорошо знал.

Самый маленький флакончик духов «Красная Москва» стоил три рубля пятьдесят копеек. Тогда это были большие деньги, особенно для мальчишки. Вначале меня эта цена сильно напугала, и я очень расстроился.

«Может, у китайца-старьевщика удастся что-то выменять», – думал я. Его приезд для детворы был праздником. Он останавливал свою лошадь с телегой посреди двора, и его тут же обступали со всех сторон. Люди отдавали китайцу старые вещи, а взамен получали воздушные шарики, свистки, вертушки, издающие звук, маленькие шарманки, расчески, зеркальца и еще много разной безделицы.