Валерий Щербаков: Дыхание тайги. Избранное

Собака, видя, что он отстает, приостановилась, немного подождав, а потом снова побежала, при этом стала лаять.

Данилка, сидя в яме, услышал этот знакомый лай и от радости запрыгал.

А увидев над собой морду Дика с вываленным языком, тяжело дышащим, закричал:

– Дик, Дик, Дик!!!

Подбежал и запыхавшийся Егор, сразу поняв, в чем дело, он отыскал подходящую еловую жердину, с помощью которой и вытащил из ямы сына. Потом наклонился и крепко прижал его к себе. У Данилки по щекам потекли слезы счастья. Между ними протиснулся Дик, визжа от радости. Отец с сыном одновременно стали его обнимать, а Дик в знак благодарности успевал каждого лизнуть в лицо, виляя своим хвостом.

Случилось это в 1966 году, стояла противная осенняя погода, было пасмурно, моросил нудный холодный дождь. Люди с зонтами быстро шагали, возвращаясь с работы домой. Я, в ту пору мне было десять лет, медленно шел, не замечая дождя. Зонтика не было, поэтому волосы на моей голове были мокрыми. Капли с них стекали по лбу и дальше, по щекам, за воротник. Я шел по лужам, особо их не обходя. В руке нес сетку в крупную ячейку, сквозь которую виднелась бутылка молока и булка хлеба.

Шел я в роддом, там лежала моя мама, которая несколько дней назад родила четвертого по счету сына. Среди них я был старшим. Отец ждал дочь, и когда узнал, что родился снова мальчик, с расстройства ушел в загул и наотрез отказался появляться в роддоме.

Мне было жалко маму, роды были у нее сложными, делали операцию.

Прошло несколько дней, но отец и не думал навестить мать. Роддом от нашего дома был неблизко, но дорогу я знал туда хорошо.

«Надо ей что-то купить», – подумал я, обшарив карманы и просмотрев все ящики в комоде, в которые мама иногда убирала деньги, – я наскреб пятьдесят копеек. Зайдя в магазин, задумался, что же купить, и решил, что полезней всего сейчас для мамы будет хлеб да молоко…

Как сейчас помню, 24 копейки стоила бутылка молока и 22 копейки булка хлеба. Денег как раз на все хватало.

Пока я добрался до роддома, почти весь вымок.

– Ты к кому такой? – спросила санитарка, смотря на меня удивленным взглядом.

Я назвал имя и фамилию мамы. Санитарка стала искать по спискам, в какой палате лежит мама.

В этот момент подошел молодой мужчина и произнес:

– Ирине в 11-ю палату передайте, да, и вот еще записку, – добавил он.

«Надо тоже написать записку», – подумал я.

– Пожалуйста, дайте мне листочек бумаги и ручку, – попросил я у санитарки.

Она снова взглянула на меня тем же удивленным взглядом, но лист бумаги и ручку дала.

– В 7-й палате лежит твоя мама, – произнесла она.

На листочке я написал:

– Мама, я тебя люблю!

Записку свернул вчетверо и вместе с продуктами передал санитарке. Она посмотрела на сетку, на меня, потом снова на сетку, на меня. Чувствовалось, хотела что-то сказать, но так и не сказала, просто взяла сетку и записку.

Уже поднимаясь по лестнице, она крикнула:

– Подожди меня тут!

– Ладно, – сказал я, вытирая на лице воду, стекавшую с мокрых волос.

Через некоторое время санитарка подошла ко мне и сказала:

– У окна тебя будет ждать мама, ее палата на втором этаже, выйдешь на улицу и увидишь.

– Спасибо! – ответил я и выбежал на улицу.

Действительно, у окна на втором этаже я увидел свою маму.

Она, увидев меня, заулыбалась и стала махать мне рукой. Другой рукой она держала небольшой сверток, это был мой еще один родившийся братишка.

Я стоял внизу, мама на втором этаже, мы смотрели друг на друга и улыбались.

Лил дождь, и мама махнула мне рукой, как бы говоря:

– Иди, не мокни.

На следующий день после школы я сдал пару молочных бутылок, снова наскреб на хлеб с молоком и отправился в роддом.

Санитарка меня сразу же узнала, посмотрела на то, что я передаю, и спросила:

– Отца нет, что ли?

Я промолчал.

– Иди к окну, я ей скажу, она подойдет, – сказала она.

– Да, вот еще передайте, – спохватился я, протягивая ей записку.

В ней написал: «Мама, мы тебя любим и ждем».

Я уже знал, какое окошко. Встал напротив и стал ждать.

Через некоторое время в этом окне я увидел маму. Она мне улыбалась, а по щекам текли слезы.

В одной руке она держала мою записку, а в другой носовой платочек, которым утирала слезы на глазах. Я увидел, как она повернулась и кому-то что-то сказала. К окну подошли еще несколько женщин, которые смотрели на меня и тоже улыбались.

Одна из них, улыбаясь, в одной руке держала бутылку молока, а другую, сжатую в кулак и с поднятым вверх большим пальцем, показывала мне, как бы говоря, что ничего нет вкуснее этого хлеба с молоком.