Виталий Лозович: Убойный снег

Уже можно было различить, что внизу тундра была довольно холмистая, земля всклокочена огромными кочками. И чем ближе они приближались к ней, тем все очевиднее становилось, что сесть между ними не было никакой возможности. Мотор окончательно заглох, лопасти замерзли. Вокруг стало тихо. Свист ветра за окном да яркое солнце… Самолет зацепил лыжей вершину одного холма, его подбросило вверх с жутким металлическим треском, и за стёклами взлетел вихрь снега. Людей подбросило под потолок, кто-то крикнул, кто-то застонал. Через пару секунд самолет уже планировал на следующую «кочку», казалось, он вот-вот врежется в нее своей тупой «мордой», но машина умудрилась продержаться в воздухе лишнее мгновение, и лыжи вроде как сами сели на снег, самолет скрипнул и легко покатил вниз по склону этой «кочки». Со стороны дяди Миши донеслось радостное мычание. В салоне послышалось такое же оживление. Но радость была недолгой, хоть «кочки» и кончились и самолет мчался на скорости уже по запорошённому снегом льду небольшого озера. Озеро тоже было крошечным… не озеро, а болото какое-то, не разгонишься. С трех сторон его окружал обрывистый берег, впереди надвигался слоистый каменный утёс. Огромная сила инерции несла их на прибрежные скалы. Перед самым берегом дядя Миша попытался увести машину в сторону, совершив поворот… ничего не получилось. Самолет ударился одним крылом об обрыв, повалился на бок, тут же затрещала другая плоскость, и сопровождаемый жутким треском и хрустом хвост самолёта начало задирать в небо… Машина встала вертикально на мотор, качнулась, секунду простояла и рухнула обратно, пробив снег до самого льда.

Все, что могло передвигаться и летать внутри салона, сгрудилось возле пилота. В самолёте воцарилась тишина, тишина первого шока. За бортом журчал ручеёк…

– Все живы? – глухо спросил дядя Миши. В ответ прозвучало известное всему миру американское ругательство. Пассажиры зашевелились.

– А как мне определить, живая я или нет? – очень спокойно и трезво спросила Элизабет. Похоже, шока она не испытала и говорила больше для других, чем для себя.

– Руками пощупай, – прохрипел дядя Миша.

– Бобик сдох, – зачем-то сказал Сашка.

Дядя Миша осторожно встал с кресла и, ничего никому не сказав, пошатываясь, вышел наружу. Лицо его было в крови, одной рукой он осторожно смахивал с воротника осколки стекла, другую так же осторожно прижимал к груди. Сашка потрогал свою челюсть, обернулся на американцев – те сидели спокойно, слегка шевелясь и осматривая себя. Элизабет безучастно смотрела в разбитое окно. Похоже, иностранные гости, за исключением разбитых носов и царапин на коже, испытали лишь лёгкий испуг. Сашка поднялся, хрустя стеклом, и вышел за дядей Мишей. Тот стоял рядом с самолётом, бессмысленно и грустно глядел под фюзеляж. Там, мило журча, на лёд вытекало горючее, образуя на нем узоры бледно-розового цвета.

– Надо бы немного набрать, – кивнул Сашка, – может пригодиться… для костра. Посуда есть?

– Что? – вздрогнул дядя Миша. – Ах, да, конечно. Это верно.

И ушел в салон. Распластанный самолет лежал брюхом на разметавшемся снегу. Шасси были сломаны под корень. Покалеченный винт, вернее то, что от него осталось, походил на куцую металлическую фигу. Правое крыло, трещавшее на повороте, обломилось по самый корпус. Левое выглядело не лучше. Вид у машины был довольно жалкий и безнадёжный.

По каменным уступам скал Сашка взобрался наверх и осмотрелся. Во все стороны света тундра уходила белым полотном за горизонт. Повсюду были разбросаны вдавленные светлые пятна заметённых снегом озёр да оставшиеся с западной стороны горные отроги. Над головой синело холодное небо заполярной весны и слепило глаза злое мартовское солнце. Загореть под таким солнцем можно, согреться – никогда. Сашка спустился вниз.

Дядя Миша сидел на корточках возле разбитого самолёта и завинчивал крышечки на двух пластмассовых бутылках, доверху наполненных авиационной горючкой.

– Гости не выходили? – спросил Сашка.

Дядя Миша помотал угрюмо головой, зачерпнул горсть снега и обтёр им руки.

– Они там… меня костерят. Красиво! По-англицки.

– С чего ты взял?

– Слышал, – проворчал он, – эта Лизка пищала: «Дядья Миша, дядья Миша!..» Иностранча, сучья порода!

Он еще зачерпнул снег и вытер лицо, потом осмотрелся кругом, словно определяя место нахождения, и, не глядя на Сашку, спросил:

– Как думаешь, сынок, куда двинем?

– Думаю, на север.