Марина Семенова: Уступай дорогу дуракам и сумасшедшим

Словно прочитав мои мысли, Виола смотрит на меня задумчиво, пощипывая пальцами нижнюю губу, а потом распахивает передо мной приземистый массивный шкаф и произносит без тени надмения или снисходительности:

– Выбери себе что-нибудь!

– В смысле? – на всякий случай уточняю я, не веря своему счастью и пытаясь убедиться в том, что не ослышалась.

– Ну, не будешь же ты париться до вечера в этом кошмаре!

«До вечера!» – вспыхиваю я радостно и только теперь замечаю насколько жарко и неудобно находится внутри своего коричневого школьного платья.

– А-а, что выбрать? – спрашиваю с придыханием, ощупывая взглядом каждую вещь на вешалке, ни к одной из них не смея прикоснуться. Как и все девочки моего советского детства, я не была избалована красивыми нарядами, да, что там нарядами, просто пристойной одеждой нормального радостного цвета. Приученная эпохой и родителями ко всему серенькому и коричневенькому (из ярких в моем гардеробе один только пионерский галстук), я лишь теперь, стоя перед щедро распахнутым передо мной шкафом, осознала, как сильно тоскую по всему этому кофточно-юбочно-брючному разноцветью.

Тем временем Виола сдернула с плечиков что-то отчаянно-абрикосовое и протянула мне:

– Давай, Ленка, переодевайся! Я – на кухню, жрать охота до невозможности!

И, бросив на кровать предназначенный мне, весь такой солнечный халатик, она исчезла в дверях комнаты. Выйдя из оцепенения, я стала судорожно сдирать с себя опротивевшую школьную форму.

Переодевшись, направилась в кухню, но, в коридоре на минутку притормозила, помимо двери в Виолкину комнату, из которой я только что вышла, распахнутой кухонной, с доносившимися оттуда звуками и запахами приготавливаемой еды, в нем нахолдились еще две. Одна широкая, точно такая же, как дверь в комнату моей подруги, вторая – узкая, по всей видимости, ведущая в санузел. «Лена, вымой руки! Ты же с улицы!» – пронесся в моей голове строгий голос матери, и я стала искать глазами выключатель. Он тоже оказался совсем не таким, к которому я привыкла. Вместо черного язычка на грубой желтоватой пластмассе – белоснежный четырехугольничек с такой же кнопочкой, послушной и податливой, а главное – бесшумной. Выключатели, к которым я привыкла, клацали так громко, что я всегда знала, кто и когда из моих соседей ужинает, посещает таулет и ложится спать.

Ручка двери, за которую я взялась, тоже оказалась не такой, как у всех. Округлая медь, приятно легла в руку и тоже не произнесла ни звука, когда я надавила на нее. Все ее металлические составляющие дружили между собой, никто ни с кем не спорил, ни об кого не терся, не скрежетал и не повизгивал.

В открытую дверь на меня брызнуло светом. Именно так, а не иначе. Маленькая хрустальная люстра под низким потолком переливалась всеми цветами радуги, танцевала и веселилась, освещая собой крохотную, но, совершенно немыслимую ванную комнату. По голубой кафельной глади поднимались вверх тонкими нитями нежно-зеленые водоросли, между которыми плавали дивные рыбы, отливая перламутровой чешуей. Странный умывальник, словно выросший из пола на округлой ножке, белоснежный унитаз и такая же ванна, отливающие серебром краны и темно-синие полотенца, аккуратно сложенные вчетверо и перекинутые через столь же блестящие, как и все остальное, хромированные кольца. Все в этой маленькой ванной комнате было безупречно – ни проступившей ржавчины, ни водных подтеков, ни известкового налета, ни мыльных пятен, ничего, что говорило бы о том, что этим всем, кто-то когда-то пользовался. И, я не посмела. Осторожно попятившись назад, я покинула все это сантехническое совершенство, не забыв выключить за собой свет, думая о том, что отпечатки моих пальцев теперь остались на стерильном выключателе.

Я поежилась, вздохнув с облегчением, словно сбежала из операционной, вырвалась из плена чистоты и стерильности, и шагнула в кухню. На столе уже дымилась картошка с мясом, разложенная по все таким же белоснежным тарелкам, правда, на этот раз, окантованных золоченой каймой. Согнутые треугольником и подложенные под тарелки салфетки, а еще нож с вилкой, массивные и блестящие не меньше, чем краны в ванной, аккуратно выстроенные, словно солдаты на плацу, поверх этих салфетных треугольников – окончательно добили меня.

Виола поставила на стол хрустальную салатницу с безупречно выложенной в ней горкой свежих огурцов, яиц и зеленого лука, и несколькими идеальными майонезными мазками, маленькую корзинку с эталонной хлебной нарезкой и как-то совсем не грациозно плюхнулась на стул. Из-под хлеба на нее осуждающе глянула накрахмаленная и отутюженная кружевная салфетка.