Алексей Лопинцев - Если вы хотите с ним поговорить… Новеллы

Каждую нашу встречу я прощался с ней. За тот час с небольшим, что был в нашем распоряжении, я старался напитаться ею, надышаться, а мое сердце изнывало от невыносимой тоски. Конечно, она понимала. Она чутко ловила каждое изменение моего взгляда, и немного приподнимала тонкую бровь, спрашивая молча: «Что случилось?». В ответ я застенчиво улыбался, мотал головой и шептал: «Просто смотрю на тебя». Конечно, я врал. Новая любовь… смешанная с болью.

В ящике моего стола лежали ключи от ее квартиры. Но я никак не мог вырваться из привычного круговорота бытия: нудная работа, семья, школы, детские сады, загородные поездки по выходным, и деньги-деньги-деньги – их всегда не хватало. Кто-то может и позавидовал бы такой жизни, но я задыхался в ней. И только она, сидя за столиком напротив, давала мне надежду, что все может измениться и я, наконец, буду жить той жизнью, которой действительно хочу жить. Она часто повторяла, что затянувшая меня реальность вовсе не моя; рисовала другую – до остроты привлекательную, где я становился то писателем, то философом, то музыкантом, а она моей верной спутницей и счастливой звездой. Мне оставалось только соглашаться на это в надежде на какое-то фантастическое событие, которое вот-вот произойдет, и мы будем счастливы, прожив эту жизнь вместе так, как захочется нам.

Она стала для меня сакральным смыслом, за который мне хотелось погибнуть в сражении с миром, тоскливо мерцающим за окном, или прийти в него со своей Нагорной проповедью. И я цеплялся за этот смысл каждую нашу встречу, мечтая, что в одну из ночей мы уснем под одним одеялом, а утром проснемся, сварим кофе и будем рассуждать об иллюзиях и правде. Больше всего я боялся ее потерять. Поэтому с нетерпением ждал каждой встречи, сходил с ума, когда она уезжала куда-нибудь в отпуск, или я – в очередную командировку.

Когда наше время истекало, она ловила такси на холодной улице, я махал ей вслед и брел несколько кварталов домой. Любовь, смешанная с болью… Она все понимала и тоже надеялась на чудо, которое постоянно откладывалось. Так и не было полуночного звонка в дверь, не было меня на пороге, пустой оставалась ее спальня. Иногда она срывалась, злилась, но никогда мне ничего не говорила, оставляя страдания на своей подушке. Конечно, я знал об этом. Ведь чувствовал ее, будь она в моих объятиях или в другой стране. Как и она чувствовала. Наша боль, смешанная с любовью… пронзительной, оставляющей незаживающие годами раны… Мы много раз хотели остановиться. Пытались строить каждый свое счастье. Но наши души настолько сплелись, что мы уже не различали, где моя, а где ее. У нас не было сил их разорвать, иначе нам стало бы невыносимо жить в этом обжигающем холодом мире. И мы возвращались, и возвращались в это тихое уютное кафе, где был джаз и ирландский виски.

Даже сейчас, когда наши волосы тронула седина, мы боимся потерять друг друга. Мы встаем из-за столика, оставляя почти нетронутым кофе. Я, как и раньше, помогаю тебе надеть пальто, и мы вместе молча выходим на одну из нью-йоркских улиц, направляясь к Центральному парку. Как и прежде, мы больше молчим, чувствуя все, что нам нужно. А ближе к ночи возвращаемся домой, ложимся под одно одеяло, чтобы проснуться утром, сварить кофе и бесконечно смотреть друг на друга, понимая, что так было всегда.

Отделение онкологии было заперто с тех пор, как в третий корпус больницы, где оно располагалось, влетела ракета. Это случилось год назад – в самом начале войны. Врачей и пациентов тогда эвакуировали, а входы в здание с зияющей в центре фасада дырой в три этажа, похожей на безобразный рот с обнажёнными клыкастыми лестницами, перекрыли до лучших времён. Из уцелевшего корпуса хирургии в приёмный покой онкологии ещё на днях можно было попасть только через общий коридор, отделённый дверью с большим стеклом. Но недавно из соображений безопасности – здание разрушалось – и её защёлкнули на замок да подпёрли истёртым дерматиновым креслом.

Однако за той дверью кто-то был. Мелькнувшую за матовым от пыли стеклом человеческую тень мальчик лет десяти разглядел, как только оказался в пустом гулком едва освещённом коридоре. С больничной койки он встал несколько дней назад, и обычно здесь заканчивались его исследования лестниц и переходов клиники. Пока тень оставалась за дверью, она была для него безопасна – он панически боялся чужих – поэтому мальчик принялся играть в классики на кафельных квадратах пола, считая каждый прыжок шепотом. Тень шевельнулась. Мальчик на мгновение замер, но любопытство возобладало. Он шажками, едва прихрамывая, стараясь не шлепать босыми ногами, приблизился к двери, взобрался коленями на скрипучее кресло и лбом уткнулся в стекло, чтобы получше разглядеть незнакомца.