Игорь Кокарев - Исповедь «иностранного агента». Как я строил гражданское общество

Не знаю, верить, не верить. Но письмо сделал. В письме кроме критической части, мол, хватит людей водкой спаивать, предлагался план не только ремонта, но и строительства спортзала, водной станции на озере, полноценной библиотеки, музыкальной школы и, подумать только, финансирование народного театра.

На письмо сначала откликнулся секретарь ЦК комсомола. Приехал сам на машине из Алма-Аты:

– Я за тобой. Выступишь на Пленуме ЦК комсомола Казахстана.

Ну, я и выступил. Как тогда в Одессе, отбивая для студентов здание клуба у КГБ. Только на этот раз аплодисментов не было. Выступил и выступил. Езжай обратно. ЦК разберется. По сей день разбирается.

Листая пожелтевшие от времени тетради, вспоминаю, как по утрам, как зубная боль, стало мучить какое-то беспокойство от мысли, что сегодня снова смотреть в глаза людям, которым обещал город-сад. Дирекция комбината, видимо, считает наши культуртрегерский усилия чем-то вроде детской забавы, у нее дела поважней. Какая-то фронтовая обстановка. Генеральный так и говорит: трудовой фронт. Вот кончится война… то есть достроим комбинат… а пока не до вас, молодежь. Не понимаю, сколько можно жить авралами?

Тем временем на меня пришла анонимка. Местный особист показал. Читай, говорит.

Читаю: «Сообщаю вам, что никакой этот Кокарев не моряк. Ни в какой одесской мореходке он не учился. Заграницу не плавал. Диплом поддельный. Это проходимец, который морочит нам всем голову. Считаю, что им надо заняться органам».

– Что это такое? – спрашиваю. – Как что? Обыкновенная анонимка. Не на тебя одного. Как раньше писали, так и сейчас пишут. А ты не знал? Так что разоблачили тебя, вожак комсомольский.

Думаю, шутит особист? Он-то знает, что перед решением ЦК о назначении на стройку мое прошлое не раз рентгеном просветили. Но из головы не выходит: кто? Зачем? Чего и с кем не поделил? Вот так, значит, выглядят доносы. Сейчас смешно, а ведь еще недавно такой бумажки, нацарапанной неизвестно кем, может быть и соседом, было достаточно, чтобы попасть под раздачу. Расстрел или десятка в лагерях, через этот кошмар прошли миллионы…

Нет, хватит. Кто-то хотел меня запугать? Ладно. Уж пострадать, так чтобы было за что. И раз уж анонимки пошли, надо торопиться. Сажусь и пишу в «Джамбульскую правду» открытое письмо. Что-то вроде того, о чем говорил на Пленуме. «Кладовая фосфоритов все еще на запоре». Назвал и мучился. Как донос, значит, получается? А то, что молодежь кинули, выходит, и «Комсомольская правда» и местное начальство – это как называется? Молчать – значит покрывать. Я подписался своим именем. Ночами, во сне видел себя героем Евгения Урбанского из фильма «Коммунист», фанатиком, валившим голыми руками на морозе могучее дерево для топки замерзшего в пургу паровоза. Все оправдывался перед собственной совестью?…

Не выдержал, в письме пославшему меня Вадиму Чурбанову написал о своих сомнениях. Была в том письме и такой пассаж: «Поднять народ на хорошее дело, Вадим, мы умеем. Здесь тысячи энтузиастов. А вот зачем? Зачем только „Комсомолка“ тем сентябрьским номером всколыхнула страну? Приехали тысячи, хотя и сотни бы хватило. Да ведь и сотня здесь не нужна… Из пушки по воробьям!»

Вместо ответа передал Вадим то письмо в «Комсомольскую правду». И настоял, чтобы напечатали. И что? Снова, как в вату. Почему глохнут наши инициативы? Хорошо, что эту историю комсомольцев-добровольцев мои давние собеседники – американцы Диана и Джим на белокрылой «Литве» никогда не прочитают…

Шаг за шагом выходил из меня, уходил в историю мой Папка Корчагин. Вяли красные розы, осыпались лепестки иллюзий. Тихо, без фанфар, разъезжались золотые ребята, кто куда. Домой стыдно, хорошо страна большая. Куда деваться нам, Родина?

Разрешить сомнения должна была корреспондентка «Комсомольской правды», прилетевшая из Москвы после той публикации. В ситцевой коротенькой юбчонке показывала она днем свои загорелые ноги, а вечером, сев за стол напротив и разговаривая с Володей о мировых проблемах, мягкой босой горячей ступней нащупала под столом у меня то место, которое сразу затвердело и заныло от желания. Володя, инженер, к которому я заходил поиграть в шахматы и поговорить о жизни, все быстро понял, постелил нам на полу и ушел.

– Ты всегда такой серьезный? – спросила корреспондентка, деловито раздеваясь. – Мне говорили в редакции. Я не верила.

– А ты вообще, вы вообще там, в Москве во что – то еще верите?

Больше мы с ней ни о чем не разговаривали.