Снежинки обреченно,
как мотыльки на свет,
летят к земле.
Глупо горевать.
Наступление зимы
неизбежно.
Очень хотелось
первого снега,
яркого, белого
до ломоты на зубах.
И, когда он пошёл,
так некстати,
крупными хлопьями
на ещё зеленую листву,
таял в воздухе,
не долетев
до лоснящегося асфальта,
стало чего-то жаль.
Снег первый,
снег последний?
В вазу из глины
поставлю
три нежных ветки
едва опушённой
зелёной
лиственницы.
Пусть греют душу.
Ветка – Земле,
ветка – мне,
ветка – небу.
Анне. Колыбельная осенней ночью
Одинокой
промозглою ночью,
когда
беззвёздное небо
цвета линялого ситца,
одинокая злая луна —
окровавленный
рыбий пузырь,
поплотнее закрою окно
тяжёлою бархатной шторой,
лёгкою синей косынкой
лампу завешу,
чтобы Солнце моё
невзначай
не проснулось.
Я чернильница – непроливайка,
Ванька – встанька
С нарисованной улыбкой.
Рутина и невезение
неизбежны в моей жизни,
как зима
или понедельник.
Полежу на диване,
отвернувшись к стене,
ковёр
порассматриваю.
Как советовал
личный психиатр.
Слова, как слепые котята
Тычутся мне в ладони,
Царапают моё сердце,
Умоляя о красоте и гармонии,
прося защиты от беспорядка.
Я беспомощно опускаю руки,
Пристыженно опускаю глаза:
В моей душе нет порядка,
Только боль и разочарование.
Стихира —
читай поэзия,
конечно, смешная игра,
но даже самый
бездарный из нас
ставит на кон в ней
ни больше ни меньше —
бессмертную душу.
Тесно стало душе
в бренном теле.
Чувствую —
белые крылья режутся
меж двух тонких лопаток.
Больно. Сладко.
Это просто…
оркестр настраивается.
Что греха таить,
в нашем маленьком городе,
где все разговоры только о деньгах,
где жизнь глупее театра абсурда,
скучнее романов Анатоля Франса,
странно писать стихи,
еще безысходнее их не писать…
Серые будни
словно пригоршня
выжатых тюбиков
масляной краски.
Засучу рукава,
кистью волшебной
палитры коснусь.
На холсте повседневности
нарисую
в полумраке еловый запах,
красный бархат
томного танго,
золотую кожуру мандарина,
едва намечу
пузырьки
в хрустальном бокале.
Голова пойдет кругом
от счастья.
Видишь, праздник
своими руками —
это возможно!
Очень страшная Рождественская сказка-быль
Было это в приснопамятные 90-е годы. В одной деревне Ленинградской области жила женщина. Ладная, складная, все у неё получалось на раз. Звали её Ксенья. Ксюша – юбочка из плюша, как пели в сельском клубе на дискотеке. Работала она бухгалтером в совхозе. Была замужем за разбитным красавцем, любимцем деревенских девок. Даже детей она родила, как полагается: сначала нянька, потом лялька. Леночка и Алёша. Славные ребятишки. Спокойные, смышленые. Белоголовые, голубоглазые – и в мать, и в отца. Многие ей завидовали. Жизнь есть жизнь. Не всегда все гладко складывается.
Не успели сельчане опомниться, как совхоз развалился. Негде стало работать. Одна надежда на огороды. Мужики в город подались работу искать. А бабы с детьми – в деревне горе мыкать. Сначала у Ксюши все хорошо было. Муж ее приезжал из города с деньгами и с подарками. Дети вечером в пятницу встанут у окошка и ждут, когда на дороге папанька появится. И выбегают его встречать. Тяжело Ксюше без мужа, но притерпелась. Однажды студеным декабрьским вечером не дождались они своего отца. В понедельник собралась Ксюша в город. Сердце беду почуяло.
Пришла в общежитие завода, на котором муж работал, а там говорят – зарезали вашего мужа в пьяной драке. Денег, которые у неё остались, только и хватило, чтоб мужа домой привезти, похоронить и поминки справить. А еще надо детей кормить. Так ей черно на душе, хоть в петлю лезь! Чтоб хоть как – то боль в груди унять, хлебнула Ксюша из бутылочки, что с поминок осталась. Вроде чуть потеплело в груди, расплакалась она, детей крепко обнимает и приговаривает: «Как же мы теперь жить-то будем!». А дети, как два воробушка, прижимаются к ней и тоже плачут. Так они и уснули на диване, обнявшись.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу