Журнал «Всякая всячина» - Всякая всячина 2015 №02

Латвия всегда была в контексте европейской истории, даже больше, чем мы сами этого желали. Иногда нам бы хотелось, чтобы нас оставили в покое, чтобы дали нам жить, как мы хотели. Чаще всего в этом контексте мы были субъектом в силу только одного нашего территориального положения. Говорят: “Экономика — это судьба”. Мы можем в Латвии сказать: территориальное положение, геополитика — это наша судьба. Иногда это было нашим преимуществом, но чаще всего оказывалось нашей роковой слабостью. И поднять здесь всю эту тему — “Латвия в контексте европейской истории” — мне не только не под силу, в этом нет необходимости. Я бы хотел представить очень краткие и скромные размышления на тему “Латвия в прошедшем веке”, веке двадцатом, в контексте европейской истории. В том прошедшем веке, который Эрик Хопсбаум назвал в своей последней книге “веком экстремизма”. Мы были жертвой экстремизма и социальных утопий, по крайней мере двух: коммунистической и национал-социалистской. Но мы сами тоже активно способствовали появлению по крайней мере одной из утопий — коммунизма в его большевистской разновидности.

Никогда Латвия не была столь красочна, космополитична, богата, противоречива и социально несправедлива, как в начале ХХ века, в составе царской России. Чтобы представить эту космополитическую красочность, лучше двигаться в нашем сознании с востока на запад, из Витебска в Ригу. Примерно так, как двигался лес: из Витебской губернии по Даугаве в Ригу и потом в европейский контекст — на Лондонский рынок. Если мы будем двигаться в нашем сознании медленно из Витебска, из губернии, в составе которой была треть Латвии, мы минуем Лиозново — родину Шагала и медленно подойдем к границам Латгаллии, бывшей польской Инфлянтии, погибшему миру еврейских местечек (180 тысяч евреев жило в Латвии в начале ХХ века). Пройдем через их погибший мир идиша, погибший мир ортодоксальных хасидов, к городу Двинску, где родился Михоэлс.

Постепенно двигаясь на запад, мы минуем польские имения, зачастую уже в упадке (50 тысяч поляков жило на территории Латвии в начале века). И мы будем все чаще встречать как ухоженные, так и приходящие в упадок немецкие замки (80 тысяч немцев жило на территории Латвии в начале века). И постепенно дорогой леса мы придем к Риге, жемчужине в стиле модерн, космополитическому цветущему порту, индустриальному городу с образованным латышским пролетариатом. Городу, который в течение 10 лет дал миру двух самых великих людей, которых Латвия дала ХХ веку: Эйзенштейна и сэра Исайю Берлина. А в течение последовавших 12 лет она дала еще одного, может, не столь великого — Аркадия Райкина.

Всего 15 минут займет прогулка от дома Эйзенштейна до дома Менделя Берлина на улице Альберта, жемчужины в стиле модерн, где родился Исайя, и до дома Райкина в квартале средней буржуазии.

Мир Риги был столь красочен, столь разноязычен, даже либерален. И это в условиях царской России! Но этот мир был в то же время социально очень несправедлив. За год-два до рождения Эйзенштейна в 1897 году из 282 тысяч рижан право участия в выборах муниципалитета имели только 3075 человек [1] А ведь это мечта Юлии Латыниной, избирательное право только крупным налогоплательщикам. См. «ВВ» № 1 за 2013 год (все сноски в этом тексте от редактора) — те, кто владел недвижимостью стоимостью более 100 тысяч золотых рублей. Это обстоятельство создало рижскую элиту — зажиточную, просвещенную, достаточно либеральную и не шовинистическую (она могла избрать мэром города англичанина), но в то же время социально несправедливую.

В 1909 году, в год рождения сэра Исайи, новые выборы в Думу дали из 80 гласных 54 немцев, русских, евреев и только 26 латышей.

То, что для одних было источником невиданного культурного расцвета, другие считали социально несправедливым и национально несправедливым.