* * *
Невский проспект был знаменем Санкт-Петербурга, и когда новая столица противопоставлялась старой Москве, в первую очередь хватались именно за это древко:
Хотелось город видеть мне.
Я на проспект пошел, зевая, —
И изумился! Нам во сне
Толпа не грезилась такая
В Москве, где мы по старине
Все по домам сидим, скучая;
А здесь, напротив, круглый год
Как бы на ярмарке народ
Без стуку по торцам катясь,
Стремятся дрожки и кареты;
Заботой праздною томясь,
Толпы людей, с утра одеты,
Спешат, толкаясь и бранясь.
Мелькают перья, эполеты,
Бурнусы дам, пальто мужчин;
В одеждах всех покрой один…
(Николай Огарев «Юмор»)
Однако беззаботность, по большому счету, только внешняя, и в той же гоголевской повести «Невский проспект» присутствуют нотки драматические и мистические: «Но как только сумерки упадут на домы и улицы и будочник, накрывшись рогожею, вскарабкается на лестницу зажигать фонарь, а из низеньких окошек магазинов выглянут те эстампы, которые не смеют показаться среди дня, тогда Невский проспект опять оживает и начинает шевелиться. Тогда настает то таинственное время, когда лампы дают всему какой-то заманчивый, чудесный свет… Длинные тени мелькают по стенам и мостовой и чуть не достигают головами Полицейского моста».
Так получилось, что именно Гоголь признан главным певцом Невского проспекта. Самуил Маршак даже писал в одном своем стихотворении:
Страницей Гоголя ложится Невский…
А может быть, дело всего лишь в названии повести?
* * *
К тому времени сложилась и парадоксальность Невского. Автор вышедших в 1846 году очерков «Прогулки по Невскому проспекту» Е. И. Расторгуев писал: «Невский проспект есть истинная картина всяких лиц, званий, состояний, свойств, характеров.
Здесь можно наслаждаться созерцанием ума и малоумия, сметливости и нерасчетливости, мотовства и бедности, роскоши и всякого рода лишений, добродетелей притворных и пронырств сокрытых, веселости наружной и скорби душевной.
Здесь великолепие и роскошь ослепляет зрителя, нищета и пышность прогуливаются вместе, лень, глупость и тунеядство являются в одежде модной, меркантильность, расчеты и сметливость пользуются случаями и в спекулятивных делах доходят до предельной степени.
Здесь можно выразуметь, как воздвигаются богатства и как всякое богатство может развеяться подобно праху или, следуя моде, приличнее выразиться, дыму сигары.
Здесь благородство души, труд, науки, искусства, рассуждая о своих божественных предопределениях, проходят тихо, скромно.
Здесь ум и честь часто идут об руку сухощавого скелета, обернутого в разноцветную мантию бедности, а эгоизм, шарлатанство и случай давит их пышным своим экипажем…
Вот целая толпа разных фигур из школы большого света. Рассмотрите их со вниманием: это особы нынешнего бомонда. По требованию приличий нынешнего образования и по правилам «умения жить», физиономия нынешних светских людей окована неизменяемостью, чувства заморожены, ум засыпан инеем. Они движутся как машины, встречаются, разговаривают, расстаются без всякого соучастия, говорят затверженные фразы, спрашивают не думая вовсе об ответе. Жалкие автоматы, заведенные пружинами нынешнего образования! Говорят ли о смерти родителей или о вчерашнем бале, встречаются ли с любимою особою или с врагом своим, слушают ли жалостное происшествие или забавный анекдот, – их физиономия неизменна. Взаимные вопросы о здоровье, которым никто не интересуется, о погоде, которую всякий сам видит, о новостях, которые уже всем известны, – вот тип почти всех разговоров на Невском проспекте, с некоторыми вариациями, но все на одну и ту же тему!»
Сегодня эта «ярмарка тщеславия», описанная господином Расторгуевым, конечно, никого не удивит. А сформировался этот стиль общения, это жизненное кредо – оказывается, все там же, на Невском проспекте.
Случались тут, конечно, и живые личности, которые всяко высмеивали типичных представителей проспекта. В частности, граф В. А. Соллогуб писал: «Почти каждый день ходили мы с Пушкиным гулять по толкучему рынку, покупали там сайки, потом, возвращаясь по Невскому проспекту, предлагали эти сайки светским разряженным щеголям, которые бегали от нас с ужасом».
Но подобных затейников было не много.
Здесь же, на Невском потешал народ один из первых русских эксгибиционистов. Михаил Пыляев так описывал его: «Очень долгое время в Петербурге был грозой и страхом женщин полупомешанный моряк, ходивший по Невскому и Летнему саду в одежде прародителей, будучи завернут только в модный тогда плащ à la Quiroga. Этот плащ был необъятной ширины, им можно было обернуться три раза. Видоизменение такого плаща под названием „альмавивы“ было любимым одеянием наших художников и актеров. Моряк воображал, что он по сложению Аполлон Бельведерский, и сковывать свои классические формы пошлыми модными одеяниями не считал нужным. И когда он встречал достойных, по его мнению, ценителей и ценительниц красоты, то тотчас распахивал плащ и являлся их глазам в виде античного изваяния. Такую прогулку он раз проделал в саду Виндзорского замка, когда там проезжала королева Виктория, за что получил вместе с отставкой чуть ли не европейскую известность».
Читать дальше