Сергей Коломиец - Дорогие мои земляки

Почти всех привезенных немцев поставили работать на фермах, лишь самых слабых оставили дома. Всем было тяжело, приехавшим так-же довелось свою долю, свою часть из общей чаши страданий испить. Худо было с теплой одеждой, никто не знал куда везут, да и много-ли унесешь с собой, когда на руках дети. Еда известно какая, спасительница картошка, да немудреный приварок. Быстро стало пополняться сельское кладбище крестами с немецкими фамилиями. Какие мысли были в головах депортированных, нужно спросить у них самих. Не особенно любят они об этом говорить, носят в сердцах эти тяжкие воспоминания, везут в Германию, слабо надеясь, что их там внимательно выслушают.

В редкие минуты отдыха обсуждали вести с фронта, ругали непрекращяющиеся метели. Чем страшна казахстанская метель, как это ни странно ветром. При не очень низкой температуре, в голой степи, плохо одетый человек быстро превращался в громыхающую ледышку, одежда намокала, превращаясь в ледяной панцырь. Горе тому, кто не успевал дотемна возвратиться домой, слишком мало шансов давала человеку природа.

Об этом приезжие узнали и почувствовали на себе в первую же зиму. На ветру лицо обмерзает, ресницы слипаются, люди пытаются спрятаться от ветра, да куда от него спрячешься, работать надо. Очень часто с воем вваливались в теплые помещения, совали руки и ноги в баки с водой, одеревеневшие конечности начинали отходить, плач поднимался еще громче, так как в руки начинали заходить по местному выражению шпары.

Лейтенант районного НКВД часто наведывался в село. В такие дни приезжие старались поменьше показываться на улицах, побыстрее и пораньше уходили на работу, скрывались в дальних углах ферм. Ну как контрики работают, пытал председателя лейтенант. Работают, куда они денутся, отвечал тот неохотно. А разговоры какие ведут слышал? Некогда мне к ним прислушиваться, дел по горло. Но-но, ты это брось некогда, забыл что-ли о бдительности. У меня голова болит как скот сохранить, через день грозят голову снять. Ты смотри председатель, ухо держи востро, первый будешь отвечать за них.

Как-то раз пристал к Тимофею, слышал с немцами дружбу водишь, о чем они говорят, советскую власть задевают? Тот сохраняя спокойствие на лице, ответил, было раз, слышал. В сарае присел по большой нужде, за стеной говор пробивается, про власть что-то. Прислушался, власть говорят хорошая, да дуракам досталась. Да ну, подскочил лейтенант, ну и ты за ними? Как же я со спущенными штанами и на улицу. Да ты гад должен был мухой лететь! Скрутило меня сильно, пока то да се, выскочил на улицу, а их уже след простыл. А по голосу узнаешь? Какое там, ветер выл, аж на душе тошно. С сожалением хлопнув себя по кобуре, лейтенант поплелся в правление.

Как ни уставали на работе парни и девушки, а в колхозный клуб ходили постоянно, молодость брала свое. Приехавшая молодежь, первое время там не появлялась, то-ли дома не пускали, а может побаивались. Но постепенно стали появляться и они. У кого-то из приехавших был патефон, веселья прибавилось, пластинки были хорошие, танцевали допоздна. На более тесную дружбу с немецкими парнями и девушками местные поначалу не шли, но тяжелая работа сближала и невидимая грань отчуждения стала исчезать.

Одним из первых в клубе стал появляться Роберт, сын учителя Ланге, парень был видный, веселый. Местные девчата долго не решались закадрить с ним, что-то удерживало их. Может от того что был, немец, помнили разглагольствования лейтенанта НКВД, может радио, постоянно напоминавшее, с кем идет война. Танцевали, смеялись, но последнюю грань не переходил никто.

Первой эту границу нарушила Надька Переверзева, дочь завсклада. Девка была красивая, своевольная, часто ей попадало от отца за характер. Был слух что к ней присватывался лейтенант энкавэдэшник, да только отшила она его. Как уж там дело было между ними, один бог знает, только полюбили друг-друга Роберт и Надька. В деревне такое долго не скроешь, дошла молва и до Переверзева. Можно только догадываться как воспитывал отец дочь, ее крики соседи часто слышали. В клубе она стала редко бывать, да и то недолго, дома орал отец, с фашистом связалась сучка, да я же комму-нист, а ты с немцем, убью, ежели замечу хоть раз. Что уж там говорил Переверзев Роберту и его отцу, да не получилось у него разлучить их, встречались они при первой-же возможности.

Кончилась эта история тяжело, страшно. Понял Переверзев, что не получится у него ничего, стал частенько в район мотаться. Зима уже на исходе была, приехал как-то в село лейтенант энкавэдэшник, вызвал в правление Роберта. Поедешь говорит в Караганду, разнарядка на район пришла, рабочих рук на шахтах не хватает, завтра вместе и поедем. Стиснув зубы Роберт молча пошел домой, вечером в клубе сказал об этом Надьке, залилась та слезами, забилась. А метель поднялась, вытянутой ладони не видно, через час блужданий человек превращается в обмороженную глыбу. В такие ночи лишь редкие отчаюги выбирались за околицу.