Александр Муниров: Немного пустоты

На этом «но…» она делала такое лицо, что сразу становилось понятно – особых надежд на мое будущее не возлагается.

Впрочем, директор детского дома, к тому времени, все-таки оказался прав относительно многих из своих воспитанников, так что я был рад уже тому, что, как минимум, избежал их судьбы и при вручении диплома был уверен, что уж в моем-то будущем музыка останется.

Что касается деканши, то, несмотря на слова, она ко мне относилась лучше, чем стоило бы. Поговаривали, что деканша была личностью неуравновешенной и пила столько успокоительных таблеток, что часто клевала носом прямо в своем кабинете, но сам я подобных особенностей за ней не заметил. Через год после моего выпуска деканша шагнула под поезд и никто до сих пор не знает, специально она это сделала или в том ей помогли лекарства. Я пришел на похороны, единственный из ее студентов. Какая-то престарелая тетка в старомодной и, одновременно, аристократичной шапочке с черной вуалью взяла меня за локоть и, отведя в сторону, сказала, что сын деканши был очень похож на меня, по профессии он был барменом в неком элитном гей-клубе в столице. Никого похожего на себя из пришедших я не заметил, а спросить где же он не решился. Тетка же сверлила меня взглядом на протяжении всех похорон, а потом, опять же, схватив за локоть, спросила, пойду ли я на поминки. Я отказался.

Как это водится у разного рода пьяниц с претензией на интеллигентность, находясь под алкоголем, мы, с другом из Департамента Смерти, часто имели привычку рассуждать о высоких материях и общей никчемности человечества, по очереди занимая позиции его адвокатов. Себя в эту массу мы, конечно, редко включали, но не потому что считали себя лучше и умнее большинства, а скорее оттого, что так рассуждалось проще.

– Ничего подобного, – говорил мой друг, в ответ на замечание, что люди в целом являются силой созидающей, – ты посмотри, сколько всего нужно разрушить человеку для того, чтобы хоть что-то создать!

– А как насчет развития общества? – возражал я, – философия, культура, искусство, новые технологии…

– Музыка?

– И музыка тоже.

– Ну хорошо, ты выпустил несколько альбомов. Ну и как, развитие социума ощущается?

Мои альбомы даже мне особого развития не дали – ни славы, ни денег. Несколько положительных отзывов и около тысячи загрузок с торрентов – вот и весь мой вклад в мировое искусство.

– Если бы человечество занималось разрушением, – говорили во мне литры пива и чувство противоречия, – то никогда не произошло бы ни промышленной революции, ни компьютеризации. Не было бы ни автомобилей, ни бетона, ни каучука…

– Ага. Вчера в этом городе умерло сто два человека. Я забрал троих – отравление некачественным героином, смерть от сепсиса после неудачного пореза на работе и бытовое убийство. Жена задушила мужа колготками, не выдержав побоев. Он еще после смерти пытался ей отомстить. А вот не открыли бы каучук – возможно и не задушила бы.

– Колготки, вообще-то, делают из капрона.

– Да неважно!

Лицо друга покраснело от выпитого. Мы сидели на лавке на выходе из двора моего дома, спасаясь от яркого весеннего солнца под единственным высаженным здесь деревом. Лобное место для всех местных пьяниц. Друг приехал сюда уже слегка навеселе и сейчас просто доходил до своей кондиции. Последнюю фразу он сказал так громко, что какая-то проходящая мимо дама с болонкой на привязи испуганно обернулась на нас, будто сама только что кого-то задушила колготками и теперь скрывалась с места преступления.

– Ты не знаешь, но у почти у каждого человека на сегодняшний день вероятность смерти не опускается ниже одного процента. Понимаешь, что это значит? Мы рискуем каждый день, просто выходя на улицу. Потому что живем среди других людей.

– Если бы все было так, как ты говоришь, – заметил я, то город вымер бы в течении ста дней. Теория вероятности на моей стороне.

– Ты плохо знаешь теорию вероятности, товарищ гуманитарий. Каждый новый день не приближает человека к несчастливой выборке. Я тебе о том говорю, что сегодня в безопасности находиться просто невозможно. Ты этого не видишь, а я вижу.

И он, совершенно невежливо, принялся тыкать пальцем в людей.

– У него полпроцента. Везунчик. У нее – полтора… ну, чуть меньше, неважно. Вон у того деда восемь процентов. Ну оно и понятно, почему. А у той – четырнадцать и она в большой опасности.