Александр Муниров: Немного пустоты

Я попал детский дом в шесть лет, но того совершенно не помню. Судя по документам, сирота с рождения. Мать бросила в роддоме, но какие-то добрые люди почти сразу усыновили, продержав у себя шесть лет, как собственного ребенка. А потом, опять же, по каким-то своим соображениям, отдали в детский дом. Документы, что были мне выданы по выпуску из детского дома ничего не говорили о причине отказа и кем были те люди – понятия не имею.

Говорили, что я долгое время чурался других детей. Меня пытались задирать или пытались идти на контакт, но я всех игнорировал и влился в местный социум лишь спустя два года, став самым обычным обитателем приюта, разве что интровертом.

Все это я не помню. Помню только пианино. Его подарил в детский дом какой-то мужчина, благородно избавившийся от лишней мебели после того, как его мама – учительница музыки, умерла. Оно было старым, рассохшимся, с потрескавшимся лаком на стенках, но вполне рабочим. Таким я его впервые увидел, проходя мимо одного из кабинетов.

– Надо его настроить и можно будет проводить уроки музыки, – говорил стоявший рядом с ним директор паре воспитательниц и те кивали головами.

Для этих целей, из ближайшей школы был приглашен седой мужчина, в прошлом массовик-затейник, считавший основным своим инструментом баян, но имеющий некоторый опыт общения и с пианино. Он провозился с инструментом почти неделю, приглашая, по очереди, разных людей, чтобы те привели его в чувство, а потом собрал всех детей и под присмотром директора проверил каждого на слух.

Помню, как я впервые извлек из пианино звук, нажав на какую-то белую клавишу. Тогда я не знал, как это выразить словами, а сейчас думаю, что почувствовал себя так, словно передо мной распахнулась новая Вселенная. Было в этом что-то могучее и стихийное, полное силы и, в то же время, хрупкое, зависящее только от того, сделаю я правильный выбор в новом звуке или нет. Никогда раньше я не касался музыкальных инструментов, но с того момента точно понял, что пианино и я – связаны на всю жизнь.

Поняли это и другие.

– Тебе определенно стоит заниматься музыкой, – сказал массовик-затейник, к тому времени уже принятый в штат учителем музыки, хотя я больше ничего так и не сделал, просто сидел перед клавиатурой с открытым ртом и ловил эхо открывшегося знания. Как он это понял, я, уже с солидным музыкальным образованием и опытом – до сих пор не могу объяснить. Возможно просто выбрал одного ребенка в ученики, чтобы задержаться в детском доме на какой-никакой зарплате

Во всяком случае, пианино занимались мы вдвоем с учителем. Другие дети никакого трепета к музыке не испытали. Учитель был пианистом ровно на три класса музыкальной школы больше чем я и еще год каких-то простых аранжировок в ансамбле, игравшем шансон по второсортным кабакам. Директор узнал об этом позже, когда было поздно выгонять «ревизора», ну, а для девятилетнего меня, три класса музыкальной школы тогда казались уровнем Бога, в терминологии друга-игромана, или где-то рядом.

Новый учитель музыки пел с детьми разные детские песни, аккомпанируя на баяне, а со мной сидел за пианино, и вместе мы пытались понять, что такое тремоло, чем стаккато отличается от легато и прочие мудреные вещи.

Потом, когда после девятого класса я экстерном заканчивал музыкальную школу для поступления в консерваторию, а учителя музыки выгнали за какое-то мелкое воровство, я узнал, что пальцы нужно держать иначе и что гаммы и сольфеджио – это не «ерунда», но пять лет назад все было неважно. Желание извлекать консонантные звуки было намного важнее каких-то «правильных» методов обучения. Впрочем, моих талантов все-таки хватило на то, чтобы без проблем поступить в консерваторию. Не последнюю роль в этом сыграло и сиротство, за которое высшим учебным заведениям начисляли дополнительные деньги, но так или иначе, свой диплом я получил, а к последнему году обучения меня даже хвалили.

– Ты очень хорошо играешь, – говорили преподаватели, – ты чувствуешь и слышишь музыку, хорошо передаешь настроение. Не хватает только чувства собственного стиля.

Все так и было – я мог сыграть произведение так, что даже самые черствые и замшелые тетки, из пришедших послушать по дешевке «классику», в исполнении студентов, работающих на публику в рамках обязательной практики, заслушивались, но, выходя, говорили, что я очень напоминаю то одного, то другого известного пианиста.

– Удивительный человек, – говорила деканша, ласково похлопывая меня по плечу, когда вручала диплом – талантливый, но…