Михаил Салиас - Небеса и ботинки. Размышления о христианстве. Экзистенциальный опыт

Эта, казалось бы, незыблемая истина для всех христиан, догматически оформленная в Никео-Цареградском символе веры, не ведет, однако, к объятиям христиан по всему миру. Ну, а что говорить о жизни христианина в миру, об его отношении к ценностям «мира сего»? Огромное количество проблем поджидает нас на каждом шагу. Да и внутри церкви на уровне отдельно взятого христианина возникает масса вопросов. «Троица – то есть, – говорит человек „верующий“. – А вот как мне быть в моей ситуации?»

Возникает огромное «экзистенциальное поле» личного взаимодействия христианина с Богом. Система ценностей, выстраиваемая христианством в его рафинированном, евангельском виде, претерпевает постоянные попытки ревизионизма. Ценности размываются, говоря попросту. Постоянно мы слышим о компромиссах, о вреде «буквального понимания» и т. д. Все это, в конце концов, и приводит к венчанию гомосексуальных пар, к абсолютной подстройке христианства под нужды сильных мира сего, к откровенному атеизму и сатанизму под личиной креста. Тлетворное веяние духа «мира сего» настолько тонко и вместе с тем очевидно, что для подлинно верующего уже не осталось никаких сомнений в том, что действительно к концу времен «все черти ада вышли на землю, и весь ад опустел», по образному выражению одного из наших старцев.

В этой книге я хочу отловить этих чертей как можно больше, и, пусть не обижаются на меня православные, и в современном русском православии тоже. Кто-то посчитает, что автор сам разбирается со своей совестью, и нам это неинтересно, а кто-то вынесет что-то полезное. Что ж, окончательный судья – всегда вы, дорогие читатели. Мое дело всегда быть искренним и последовательным в своих суждениях. Моими маяками и критериями всегда будут служить слова Христа, а также духовный опыт святых отцов и, главным образом, нашего православного старчества, оплодотворившего весь мир своей бесконечной мудростью и любовью. Это старчество оптинских отцов прежде всего, которое нераскрытой еще до сих пор глубиной одно даже способно вывести человека на правильный путь в мутном водовороте падшего во все тяжкие мира. Пусть читатель не спешит с обвинениями автора в самомнении и зазнайстве, пусть верит, что путь двухтысячелетнего православного духа питает автора этих строк сквозь книги святых отцов нашей православной церкви.

Из тех книг, что я прочитал, я усвоил, что все ниспровергатели и реформаторы церкви изнутри, включая и нашего Льва Толстого, действовали по одному и тому же принципу. Вначале они тщательно соблюдали обряды и церковный устав (как они это утверждают), а затем – ба! просветление! «а царь-то не настоящий»! И вот оно – новое Евангелие, обрезанное так, как ему надо, филиппики в адрес существующей церкви и т. д. и т. п. Такими же были и Лютер с Кальвином – идеологи протестантизма. Лютер вообще был католическим монахом до того, как взбунтовался против пап и прибил свои 85 тезисов к вратам Виттенбергской церкви 31 октября 1517 года. Мой случай совершенно противоположный. Я пришел из вне церковной ограды. Ни мои родители, ни бабушки с дедушками церковной жизнью не жили, в церковь меня никто в детстве не приводил. Я не изучал «Закон Божий», как Лев Толстой, и не рос в православной среде. Я пришел грешником в церковь и грешником долгое время в ней остаюсь.

Господь по временам давал мне знаки своей благодати. Так, уже несколько позже своего крещения, году в 1991-м, я начал активно посещать церковные службы и исповедоваться. Храм Воскресения Христова в Сокольниках был совсем рядом с нашим домом. Мне не составило труда заходить в этот храм ежедневно. Для меня было большой проблемой пропустить какую-нибудь важную службу. Я учился тогда во ВГИКе, посещение занятий было весьма вольным, и мой ангел хранитель то и дело теребил меня – «пойдем скорее!», «вставай на службу! сегодня же Иверская!» Мне не обязательно было отслеживать календарь, ибо в дни важных праздников весь мой организм и без того устремлялся в церковь. Если я выходил из церкви посередине службы, мне становилось физически нехорошо, и я спешил вернуться обратно.

Сейчас мне очевидно, что в то время я жил, как монах. Женщины меня вообще не интересовали. Все посты я соблюдал в точности по типикону, вплоть до соблюдения дней, когда можно растительное масло, а когда нет. Для мамы моей это было большой проблемой, так как она реально думала, что я сошел с ума. Единственное, о чем она меня слезно попросила – чтоб я не уходил в монастырь. Я обещал. Да и не было такой надобности – церковь была рядом, на великопостных службах первой недели особенно я простаивал с 8-ми утра до часу, двух дня. Иногда мама заходила в храм и смотрела, чем я там занимаюсь. Увидев, что я стою без движения, она молча удалялась, не в силах мне сказать что-либо. Исповедовался я каждый день, чем вверг в легкое беспокойство пару батюшек из этого храма. Я читал богословскую литературу без всякого наставника и вполне возможно претерпел некоторые изменения сознания, по которым можно было судить, что я действительно сошел с ума. Во всяком случае, у родителей, с которыми я жил, был повод для беспокойства, как и у священников храма в Сокольниках.